Я не скажу, шо знаю я за жизнь. Я не бывала далее Привоза, Карасик дохлый, грязные ножи И незамужняя беременная Роза. Она недавно снова родила, Как говорят, от самого завбазой, Шоб я так пела, как она – жила, На каждом платье у нее сверкают стразы. Так, этот поц, завбазой - идиёт, Глотает пузырьками валерьянку, А грузчики и остальной народ Шо только с Розою не делали по пьянке. Но поц, завбазой, всё равно, сказал: «Женюсь И выучу ее на стюардессу». Шоб ви так жили все, как я на вас смеюсь, Над ним смеётся целая Одесса. Не надо нам рассказывать рассказы, Здесь каждый хочет бросить якоря, Я и сама была когда-то «мисс завбазой», Теперь я вижу, шо, наверно, таки зря. Ви не скажите, я не эта лярва Роза, Я никому не сделала вреда, Пусть не была я далее привоза, Но и ее здесь не стояло, таки да. Тот поц, завбазой (шоб ему икалось) Наобещал и не исполнил ничего. Скажу я честно: я, таки, устала От одиночества, и от брехни его. Не жизнь, а так – верёвки бельевые, Продать бы подороже карася. Здесь, шо ни день – проблемы мировые, И ни на миг расслабиться нельзя. Я Розу видела вчера у морвокзала, Байстрюк – в коляске, выглядит свежо. «Боюсь тебя расстроить, - мне сказала, - Но у меня всё очень хорошо». Купила платье я и запила изжогу, Мне волноваться больше нет причин. А шо? Я хороша еще, ей-Богу, Шобы с ума свести порядочных мужчин. Мне завтра снова ехать до Привоза... Но шо-то путь становится длинней. Пусть будет, таки да, здорова Роза И этот поц, шо женится на ней. © Валерия Коренная
Часть первая Сергей Сергеевич Сергеев жил на четвертом этаже, любил певицу Пелагею и повозиться в гараже. Владел Сергеев «Жигулями» восьмидесятых, цвета беж. Зарплату получал рублями и не стремился за рубеж. Смотрел Малахова на Первом, мог подкрутить любой кронштейн, но действовал ему на нервы сосед за стенкой Лев Брунштейн. Сосед весь день играл на скрипке, звучал Вивальди в Вешняках. А сам сосед - невзрачный, хлипкий, в дурацких выпуклых очках. Сергей Сергеевич Сергеев желал в то утро много пить. В радиоточке Пелагея кричала: «Любо, братцы, жить». Вчера опять была суббота, Сергеев с Ваней в бане был, у них традиция: охота, парилка, выпил, закусил. Короче, был с утра стопарик, а в голове – девятый вал, да тут еще сосед-очкарик за стенкой скрипке струны рвал. Сергей Сергеевич Сергеев надел спортивные штаны, включил погромче Пелагею, хотя хотелось тишины, достал заначку - сигаретку, гудела тупо голова, пошел на лестничную клетку и позвонил в квартиру Льва. «Ну, почему я должен слушать, какого, - думал он, - рожна смычком своим он пилит душу? А мне душа моя нужна». За дверью замолчала скрипка, и заскрипели башмаки, сосед Сергеева с улыбкой открыл фамильные замки. - Сергей Сергеевич, как кстати, уже и завтракать пора. Простите, встретил Вас в халате, играю, видите ль, с утра. Побаловать невредно тело, не всё ж пиликать за деньгу. - Подумаешь! Большое дело! Я тоже так сыграть могу, - сказал Сергеев Льву Брунштейну. Тот снял огромные очки. - Увольте, скрипка, да с портвейном, - у Льва расширились зрачки, - вот, я играю на концертах, от «Альберт-холла» до «Кремля». И публика моя – доценты, артисты и учителя. Я сорок лет живу со скрипкой, в моей обители нет дам. … Прошу к столу, салями с рыбкой. А может, выпьем по сто грамм? Скрипач налил. Сергеев выпил, салями с рыбкой закусил. - Мне в пятом классе дали вымпел за то, что лобзиком пилил, - признался выпивший Сергеев, - и я уверен, что смогу играть, как ты, для богатеев и тоже зашибать деньгу. Скрипач шепнул: «Сия вещица в бой поведет хоть целый полк. Играть Вы можете учиться, но вряд ли будет в этом толк». Сергеев снова выпил. «Спорим, сыграю. Я ж не дурачок». Ответил Лев: «Конечно, сорри, вот – скрипка, вот – ее смычок. Желаю, друг мой, вдохновенья». Сергей взял в руки инструмент, взмахнул смычком…. Всего мгновенье - и вдруг звучит дивертисмент. Старик Брунштейн застыл в испуге очки вспотели, взмок кулон. - Откуда Вам знакомы фуги, откуда знаете канон? Сергей молчал, звучала скрипка на все большие Вешняки. На вилке содрогнулась рыбка и выскользнула из руки вконец сдуревшего Брунштейна, он за мгновенье поседел, налил себе стакан портвейна и выпил залпом. И осел. … Сергеев спал всю ночь с улыбкой, он, наигравшись, лёг без сил. А Лев Брунштейн, забросив скрипку, на кухне лобзиком пилил. Часть вторая Наутро было очень скверно во рту Брунштейна-скрипача, подумал Лев, что он, наверно, вчера напился сгоряча. Он долго думал эту думу, душ принял, глубоко вздыхал и вдруг, средь городского шума, он звуки скрипки услыхал. Как хищник, брошенный в вольере, оцепенел скрипач Брунштейн. (Стакан блеснул на шифоньере, и в нем – не выпитый портвейн). Скрипач невольно содрогнулся – припомнив страшное «вчера», как мог, бессильно улыбнулся привстал с персидского ковра, включил погромче телевизор, там, среди сотен передач – приём с фаянсовым сервизом, и очень неплохой скрипач. Брунштейн вгляделся близоруко: - Должно быть, это колдовство! О, Боже мой, какая мука! Узнал соседа своего. Сергей Сергеевич Сергеев сыграл Вивальди и всплакнул, (быть может, вспомнил Пелагею) и зубом золотым сверкнул. Потом пошли большие титры: Брунштейн – Нью-Йорк, «Карнеги-холл», и дирижерские пюпитры, и позолоченный чехол. Брунштейн щипнул себя… не больно (ему, бесспорно, нужен врач) и закричал в экран невольно: - Я – Лев Брунштейн, я есть скрипач, а этот – пьянь и проходимец, Сергей Сергеев, Вешняки, я – всеми признанный любимец. В такт напрягались желваки. Но пересох в его гортани истошный крик больной души. Концерт окончен. На экране – «Спокойной ночи, малыши». Отец когда-то, по загривку лупася отрока, кричал: - Вот, будешь пить, забросишь скрипку, съедят кошмары по ночам. . . . В поту холодном и бредовом скрипач проснулся слаб и хвор, надел большой халат махровый и выглянул в окно, во двор. Там, за дубовыми ветвями, Сергей Сергеев – чист и свеж – лежал себе под Жигулями восьмидесятых, цвета «беж». © Валерия Коренная
Она с ним познакомилась в кондитерской, Зашла погреться, до костей продрогшая. Шёл мелкий дождь в Москве - холодный, Питерский, Висело небо, как асфальт, промокшее. Она спросила: «Вам варенье нравится?» И посмотрела снизу вопросительно. Он повернулся и сказал: «Красавица! К чему варенье? Вы обворожительны!» Случилось это в октябре, двадцатого. Она открыла дверь своей обители, Спросила: «Кто Вам ближе: Блок, Ахматова?» - Как Вам сказать? Да оба - на любителя. Глотали чай с горячим, свежим бубликом В ее жилище с красными геранями. Она в руках вертела кубик Рубика, Он как-то сам собрался всеми гранями. Воскликнул он: «Какая же Вы душечка, К тому же, и умна, и терпеливая!» Она – в ответ: «Откушайте ватрушечку. Сегодня, я, как никогда, счастливая». Какой интеллигентный, в чём-то родственный, Не то, что Фёдор с грубою щетиной - Там был роман, сугубо производственный, А этот – гладко выбритый мужчина. - Я чувствую, - сказал он, - мы в гармонии. Мой свитер шерстяной чего-то колется. Она ему: «Ну, что за церемонии? Я тоже рада с Вами познакомиться». Он завалил ее на раскладушечку. Она шептала сбившимся дыханием: - Теперь мы вместе будем, правда, душечка? … Он встал, сказал: "Спасибо за компанию", Оделся, дверь прикрыл, ушел по Питерской. А Федору с трехдневною щетиною Она сказала: «Я вчера в кондитерской С интеллигентным встретилась мужчиною, Не то, что ты – простая деревенщина». Он посмотрел в глаза ее тоскливые: - Ты в зеркало взгляни, дурная женщина. Ну, разве ж ты похожа на счастливую? И завалил ее на стол обеденный, Колол лицо трехдневною щетиною. … Ватрушка сотрясалась, недоедена, И бублик, чуть надкусанный мужчиною. © Валерия Коренная
Пятнадцать градусов весны. Ну, не декабрь, а находка. Вот так, посмотришь со спины – Вполне апрельская походка. Под пёстрым шёлковым зонтом По лунной движется дорожке. Дырявым плачет решетом Большая туча в виде кошки. Она - в распахнутом пальто И в лодочках - плывет по лужам. Промокли ноги? Ну, и что? Он ждет ее к восьми, на ужин. В цветастой сумочке - комплект: Очки (вдруг, завтра будет солнце), Не допечатанный конспект, Два старых, скомканных червонца, Помада цвета «вырви глаз» С отклеившейся этикеткой, Оторванный от платья страз Из девяностых. Плюс конфетка, Какой-то дряхлый проводок От сломанного телефона, Кусачки - косвенный вещдок - Из маникюрного салона, Цепочка, снятая вчера На время лёгкого массажа, Рождественская мишура От прошлогодней распродажи. Она, не чувствуя земли, Летит апрельскою походкой. Уже виднеется вдали Многоквартирная высотка. Она готовилась с утра, С размахом, в общем, не по средствам, Шаг – от изящного бедра, И репетиция кокетства. Раскидан в спальне гардероб, Из чистки - шёлковое платье, Припудрен чуть блестящий лоб. Она – почти в его объятьях. Всего двенадцать этажей До главного осталось тоста. Она теперь еще свежей, Чем в незабвенных девяностых. Лифт слишком медленно ползёт, С зонта на пол стекают реки. Он всё сейчас произнесёт И с ней останется навеки. Пятнадцать градусов весны, Шаги всё дальше – от ненастья. Ей – три пролёта - до жены, Минут пятнадцать ей - до счастья. Звонок. В дверях - холодный лёд С глухим, глубоким баритоном: - Апрель здесь больше не живёт, Ошиблись, видимо, сезоном. И как-то вдруг сломался зонт, От платья страз - зажат в ладошке, Лифт встал на экстренный ремонт, И скрылась туча в виде кошки. Пятнадцать градусов весны. Ну, не декабрь, а находка. Вот так, посмотришь со спины – Вполне обычная походка. © Валерия Коренная
Ты знаешь, это не о том, Что слёзы помогают, И не о том, чтоб вверх пустить Две сотни голубей. Ты знаешь, это нас с тобой Сегодня убивают, Чтоб завтра не было ни нас, Ни будущих детей. Ему не нужен Эйфель твой, Паштеты и гарсоны, Ни Мона Лиза, ни Версаль, Ни в музыке прорыв, Ему плевать, что носишь ты Французские фасоны, Его фасон – на каждый день, На каждый новый взрыв. Да, детка, так идет война. Отстреляны патроны. Патроны эти – из твоих Налогов на Париж, Он здесь хозяин, а не ты, И здесь его законы, А ты, как с гостем дорогим, С ним долго говоришь. Ты, детка, больше не в тылу. Я, кажется, предвижу Твой взгляд, сказав, что он пришел Не говорить с тобой. Не ты ли, детка, там была, Под пулями, в Париже, Когда прервался разговор И прозвучал отбой? Теперь здесь телефон молчит, Есть выстрелы и взрывы. Не нужно здесь ни слов твоих, Ни веры, ни любви. Теперь ты, детка, на войне. Забудь про все призывы. Здесь ; la guerre comme ; la guerre\*. И это - с’est la vie\*\*. 13 нояб. 2015 \*; la guerre comme ; la guerre - на войне, как на войне \*\*с’est la vie - такова жизнь © Валерия Коренная
Во дворе, на облезлой скамейке Голубей дед столетний кормит. У подъезда, в своей телогрейке, Лучше, чем среди темных комнат. Дед не помнит, как он когда-то Ранен был свистящей шрапнелью, Как кричал "Ура!" в сорок пятом, Как влюбился в девочку Элю. Нету в памяти слёз счастливых В день рождения первого сына, Крепких рук своих, неторопливых - За штурвалом двукрылой машины. Дед не помнит бинтов стерильных И привидевшейся старухи, Как врачи оказались бессильны, Но всесильными - Элины руки. Дед бросает чёрствую булку И ведет диалог с голубями, Смотрит в черную пасть переулка Цвета скошенной жизни глазами. Он, устав от глухого бессилья, Хлеб кроша руками сухими, Узнаёт голубей по крыльям. Он придумал для каждого имя. Он не помнит того, что с планеты Улетело прекрасною былью… И растут за спиною у деда Распростертые Элины крылья. © Валерия Коренная
Ко мне пришел сам Александр Пушкин. Я в этот день устроила прием. Пожаловали давние подружки - Увидеть гений Пушкина живьем. Обед был вкусным: всё из гастронома На Пушкинской, дом третий, от угла. Поэт в ударе был и от приёма, И от бокалов из богемского стекла. Звучали музы, и молчали пушки. Смели провизию со всех столов. "Я Вас любил", - читал великий Пушкин. Вздымалась грудь у дам от нежных слов. Одна особа рухнула в подушки: - Не верю! Я, наверное, пьяна! Прервал себя монументальный Пушкин И даме накатил в бокал вина. У дамы стали красными веснушки Она помолодела лет на пять. "Мой дядя", - продолжал кудрявый Пушкин. И каждый норовил его обнять. Один поэт от злости трескал сушки, Достав их из заначки, с чердака. Про памятник читал провидец-Пушкин, И голуби смотрели свысока. Служанка Фёкла лопала галушки, И щупал ее кучер, дед Федот. "Ах, сукин сын!" - сказал незлобно Пушкин И что-то записал себе в блокнот. И вот, к концу, когда ложились шубки На плечи томных дам и верных жён, Я вытащила из-под нижней юбки Свой небольшой, с ладошку, телефон. Тут началось: смешались слуги, люди, Сервиз разбили, разломали стол, Из декольте повылезали груди, И парики попадали на пол. Все гости наступали друг на друга, Как в очереди в винный магазин. Пропала Анька - лучшая подруга, Кончался в лампах ценный керосин. Кричала няня Пушкина: "Где кружка? Я выпью с горя всё, что есть, к чертям!" Спросила я: "А где товарищ Пушкин?" Но мой вопрос не слышен был гостям. Художник, пару дней, как из психушки, Стал танцевать со стулом менуэт. А гвоздь программы - Александр Пушкин - Пропал, как дым, как истинный поэт. Всю ночь на гаджет фоткались подружки, И доносились стоны из людской. А "наше всё" - величественный Пушкин - Шел с Анькой Керн под ручку по Тверской. © Валерия Коренная
О, женщина бальзаковского возраста, Ты слишком независима, мадам. Тебя пугай хоть федеральным розыском, Хоть ток пускай по голым проводам, Ты не сдаёшься в плен ни взгляду долгому, Ни клятвам пылким, что даёт плейбой, Ты согласишься с принятыми догмами, Когда они проверены тобой. Каблук французский да в обтяжку юбочки, И слово крепкое, и лёгкая рука. Мужчин насквозь ты видишь, как на блюдечке, А лет тебе - чуть больше сорока. Ты считываешь ложь, как на детекторе, Тебя не сокрушит хмельная дурь, Ты движешься по курсу в нужном векторе, Воздерживаясь от душевных бурь. Друзья - твои советы конспектируют, Стоишь ты у послушного руля. Но отчего ж мужчины дезертируют, Швартуясь у другого корабля? ... Ты - дома. Зеркало. Темна прихожая. Струится свет из тонких жалюзи. Да, на тебя глядят еще прохожие, И вслед гудят водители такси. Ты сильная, мадам, ты независима, Ты смотришь так, что телу горячо. Давно "пиано" ты, а не "фортиссимо". Так для чего тебе его плечо? Он чувствует себя, как на экзамене. Он видит, что изба твоя в дыму И хочет сам спасти тебя из пламени, Но ты сопротивляешься ему И смотришь, как сгорают ветви хвороста, Садится солнце - раскалённый шар. О, женщина бальзаковского возраста, И этот возраст стихнет, как пожар. © Валерия Коренная
Я так была неповторима в этом, В обтяжку платье с щедрым декольте. Я спорила с талантливым поэтом, Прибывшим "скорым". Из Улан-Удэ. Я говорила: в каждом человеке - Загадочная русская душа, Неважно: он француз в библиотеке Иль у него повадки торгаша. Он может ненавидеть и влюбляться, Быть трусом и балдеть от скоростей, Он может никогда не улыбаться И умиляться, глядя на детей. Он может быть борцом за справедливость И выносить с завода, не спеша. В нем доброта и глупость, и хвастливость. И это тоже - русская душа. ... Была в ударе я в тот званый вечер. Поэт на декольте смотрел, чуть вниз. - Я рад, - сказал, - приятной нашей встрече, Вот телефончик, позвоните, плиз. Домой вернулась за полночь, без силы, Ни слова не могла произнести. ... Зачем я это платье нацепила? А ведь могла б за умную сойти. © Валерия Коренная
Ты дошла до ближайшей кофейни в городе Бостоне И сидишь у окна, допивая второй капучино. А напротив - отель, где помятые теплые простыни И у входа - девчонка и очень солидный мужчина. Ветер мечется раненой птицей по узенькой улице. Небо серое, словно сейчас опрокинется И прольется дождем. А они, расставаясь, целуются, Покидая друг друга и номер уютной гостиницы. Он - в такси, а она, прикрываясь чуть поднятым воротом, Переулками спящими выйдет к автобусной станции И поедет туда, где кастрюли и темная комната - Света нет - не оплачен. Бумажкою смятой - квитанция. У нее - ничего. Только чистое старое платьице, Он не знает, что в доме ее нет даже простыни. Ну, и что, что встречаются в тихом отеле по пятницам? Так ведь он здесь проездом, в ее замечательном Бостоне. Ты сидишь, выпив кофе, напротив - чужая гостиница. Ты в тепле, твое тело - в красивом и легком пуловере. А она доживает до пятницы - встречи с гостинцами. Он проездом и в жизни ее, и в гостиничном номере. © Валерия Коренная
"Буду стервой", - сказала и сделала. Прямо завтра начну, прямо в рань. Помнишь дуру - пушистую, белую? Дуры нет. Есть стервозная дрянь. С выкрутасами буду, капризною, Мужики станут падать к ногам. Буду селфи свои живописные Выставлять по утрам в инстаграм. Буду требовать ванны шампанского, Массажисты чтоб мяли бока, Не хочу ничего эмигрантского, Высшей пробы хочу мужика. Буду краситься красной помадою, Надевать дорогое манто, Стану я долгожданной наградою Для Рокфеллера в модном авто... ... Скрипнул пол, из окна ветром дунуло, И стрелой пролетел лимузин. Я открыла глаза и подумала: - Надо встать и идти в магазин. © Валерия Коренная
Двадцать второй апрель, Быстрый, как электричка. Он распахнул постель: - Рядом ложись, певичка. Думала, что роман - Сцена, цветы, гастроли. Душный вагон, стакан, Дырки в пальто от моли. Двадцать девятый май - Рамка от вернисажа. Аннушка и трамвай Ей ни о чём не скажут. Слышала: где-то там Райдеры, гонорары. Здесь же, по всем фронтам - Водочным перегаром. Тридцать второй январь - Зеркало врёт безбожно. Улица. Ночь. Фонарь Станции придорожной. Верила, что придет Сильный, ее масштаба. Был неудачным год - Боль. Передоз. Рехабы. Тридцать восьмой июнь. Сволочь, как все мужчины. - Слушай, подруга, плюнь, Нам не нужны морщины. - Голову не морочь, Стану еще шикарной. Сына рожу и дочь, И рассчитаюсь с кармой. Август. Ей сорок пять. Замуж никто не просит. Не золотится прядь, А серебрится проседь. Хит под фанеру спет, Выцвела позолота. И на подошве - след Ягодки... из компота. © Валерия Коренная
Я падала, как небо в сумерки, Меня сшивали из кусков. Хватало боли и изюминки, И, если надо, кулаков. Я разбивала лоб с коленями, Любовь теряла, жгла мосты, Ползла бетонными ступенями И вниз летела с высоты. Меня подхватывало, пёрышко, И в океан несло волной. Была я нищей, словно Золушка, И принц мне изменял с другой. Бросали мне канаты помощи, Меня бросало в смех и дрожь, Меня бросали темной полночью И к горлу приставляли нож. Мне столько раз слова аукались, И каждый страшен был уход. А бабы за спиной шушукались: - Вот сука, как же ей везёт. © Валерия Коренная
Вот, представь себе, что вас соединили в маленькой точке. Предположим, она называлась городом. Вы жили в этом городе, не зная друг друга, поодиночке И для встречи не было никакого повода. Ты повзрослела, он подрос. Оказалось, что город - это не точка, А точка там, где встретились ваши взгляды, Он не может оторваться от твоего пульсирующего виска и завиточка, А ты не можешь дождаться, когда вы окажетесь рядом. И вот, представь: вы живете на одной жилплощади, Обмениваетесь новостями, напечатанными в газетах. Говорить о событиях в мире гораздо проще ведь, Чем делиться друг с другом каким-то своим секретом. Но это неважно. Вы вместе перемещаетесь в вагоне времени, В одном купе, в триольном колёсном ритме, То выскакивая на свет, то утопая в тоннельной темени, Пейзаж в окне - в тягучем гекзаметре и несложной рифме. За купейным столом, смеясь, вы расправляетесь с завтраком, Пьете чай в подстаканниках, не нуждаясь в услугах проводницы. Из соседних купе врываются куриные запахи. Они тоже вызывают улыбку на ваших лицах. Ночами вы укладываетесь рядом на тесной полке. Зато не в обиде. Вам подмигивают огни на семафоре. После Нового Года вы выносите из купе иголки, А подъезжая к лету, сходите с поезда, чтобы увидеть море. Потом, представь себе, двоим становится на полке тесно. Он незаметно перебирается на верхнюю - оттуда видней. Ты не хотела так. И всё же, жизнь, по-прежнему, интересна И, как прежде, состоит из радостных и не очень - дней. И вот, представь: в радостный день он выходит из вашего купе, "Наверное, хочет сорвать цветы на станции захолустной". Ты поешь и нанизываешь на маленькие шпаги канапе - Он любит, когда ты готовишь что-нибудь вкусное. Проходит время, поезд стоит, и ты понимаешь, что твой вагон отцепили, И ты осталась средь ночи в удаленной от всего мира точке. А он запрыгнул в уходящий, как в плохом водевиле, И машет тебе рукой, и кричит:" Привет дочке!" А потом, представь себе: много лет спустя, Когда ты уже забыла об ушедшем в ночи поезде, Увидев в ящике его письмо и впервые за много лет перечтя, Когда ты наизусть помнишь слова этой повести, Ты вдруг понимаешь, что тогда не ты осталась в ночи, Что совсем не страшна уходящая от тебя боль. В той точке остался он. Вот теперь хохочи, Потому что ты уехала в своем отцепленном вагоне туда, где живет любовь. © Валерия Коренная
Жарятся гренки в соседней квартире, запах сквозь стены ко мне проникает. Дети, родители. В целом - четыре члена семьи их на завтрак съедают. Жарятся гренки. Идут разговоры. Школа. Каникулы. Отпуск. Дорога. В доме моем занавешены шторы, и чемоданы твои у порога.Жарятся гренки. Последнюю почту папа соседский небрежно читает. Я безнадежно всё снова испорчу, не предлагая ни гренок, ни чая. Жарятся гренки. Готовится завтрак. Все за столом. Подается посуда. Скатерти край на моем столе задран. Мне всё равно. Ты уходишь отсюда.
Взглядом окинул две полочки в ванной, пару подушек на смятой постели. Завтрак за стенкой. Не правда ли, странно? Нас было двое, а гренки сгорели. © Валерия Коренная
А что ты чувствуешь, когда, просыпаясь утром, первым делом видишь мое лицо? На нем ни румян вчерашних, ни пудры, ни даже особых мыслей, прочитанных у мудрецов. А что ты видишь, когда я встаю, нагая, варю тебе кофе и готовлю завтрак? Ты губами касаешься моих волос. "Ты другая, - говоришь ты, - какой вкусный запах". А что ты слышишь, когда я шепчу тебе глупости про любовь? Ведь это же глупости, которые любят девочки. Они говорят их, когда не хватает умных слов, когда их болтливое сердце громко стучит под темечком. А какой вкус на твоих губах, когда я целую их, а ты стоишь в дверях и никак не можешь уйти? А тебе тоже кажется, что кроме нас двоих, больше нет никого... ну, или нет почти? А что ты думаешь обо мне, когда меня нет рядом? Нет, я знаю, что когда ты занят, ты становишься льдинкой. Но хоть иногда ты бросаешь взгляды на мою фотку, что в твоем телефоне - главной картинкой? ... Ты возвращаешься домой, и во мне замолкает философ. Меня подхватывает и несёт к тебе, словно песчинку. А правда, здорово, что я не задаю этих идиотских вопросов блондинки? © Валерия Коренная
Я уже знаю, что будет сегодня мне сниться: Теплое море, слепящее летнее солнце, Ты обнимаешь. Я в платье коротком из ситца, Первый наш юг. Мы с тобою пока незнакомцы. Это потом станем мы и близки, и понятны, Выучим то, что на завтрак привыкли и ужин, Пересчитаем на солнце все блики и пятна, Ты не меняешься, даже когда ты простужен. Ты не бываешь чужим, неприятным, колючим, Грубым, нелюбящим, злым или без настроения. Если над миром нависнут тяжелые тучи, Ты не ворчишь на погоду, теряя терпение. Мы станем ближе к рассвету, не только телами, Рук не разнять, оторваться губами не можем, Нас на мгновенье с тобой разлучает волнами, Словно навеки. И дрожь пробегает по коже. Тела коснешься, и море покажется мелким, Я по нему пробегу твоей жизни рефреном. Кажется, даже на небе проставлены метки, Чтоб не нашла я дорогу из дивного плена. Я про запас научилась скучать. В каждом звуке Слышу тебя, и единственный страх отступает. Я на потом запасаюсь, себя приучая к разлуке, Позже, с приходом "потом", мне тебя не хватает. Как же мне раньше хватало и боли, и счастья? Кем я была без тебя, за мгновенье до встречи? Это не сон, это ты мои держишь запястья И помогаешь обнять свои сильные плечи. Сон - это миг, уходящий в свою быстротечность. Ты - это воздух, которым дышу вместе с солнцем. Знаем друг друга с тобою мы целую вечность, Разве бывают так нежно близки незнакомцы? © Валерия Коренная
Я не знаю в чём ты измеряешь любовь. Есть ли мера любви? Покажи эту книжку. Может, мера ее - в количестве сказанных слов Тем, давно позабытым, из детства, мальчишкой? Или, может, она ослепляет, как лазерный луч Или солнечный диск, из-за туч выходящий? Может быть, ты сдаёшь то, что любишь, под ключ И уходишь к другой, более подходящей? Может, ты измеряешь любовь звездным небом И его глубиной - бесконечной и вечной? Но ученый, пусть даже на небе он не был, Очень просто докажет тебе, что и небо - конечно. Может, ты измеряешь любовь полем белых ромашек? Ты нырял в это поле, в нем было тепло и светло. Или чисто житейски - числом отутюженных чистых рубашек? Если так, значит, точно, с любовью тебе повезло. Пирожками, борщами, котлетами, праздничным домом Можешь мерить любовь или как ты ее назовешь. Кто-то вспомнит о том, как от смерти спасал незнакомый - Чем не мера любви, если к телу привязана дрожь? Может, ты измеряешь ее в соболях и лисицах, Царских шубах и платьях с камнями и декольте? Может, к ней прилагаются томные взгляды и лица, Словно взяли их скопом в аренду в одном варьете? Мне с тобою тогда может быть по пути (Пусть у меры любви нет весов и названия), Если ты измеряешь любовь тихим словом "прости" И неспешным, едва уловимым, касанием. © Валерия Коренная
Открыть с рассветом сонные глаза, взмахнуть руками (вроде, как зарядка иль крылья выросли из беспорядка). Ну, что ж, неплохо - я ведь только за. Водою ледяною окатить всё тело, с головой, и выпить кофе, потом трястись, как будто на Голгофе, в подземке. И тебя благодарить за то, что уезжаю по утрам из вмерзшего навек в Гудзон Нью-Йорка, а ты, едва приоткрывая шторку, мне смотришь вслед из перекрестья рам. Я столько раз ловила этот взгляд, что впору перестать краснеть спиною. Но вновь и вновь - невидимым конвоем - затвором щелкает замок, как автомат. Я вздрагиваю. Этот выстрел-залп вот-вот проступит красною брусникой - сквозною и единственной уликой. Но главного ты так и не сказал. А я хочу услышать: "Подожди! Мы ничего с тобою не решили". Вновь на асфальте булку накрошили для голубей. Соседка в бигуди от любопытства стала длинношеей и подросла, притихнув у окна. И с каждым днем бесстыднее она, и пятна на халате - всё рыжее. Ты, окопавшись, в пику январю, глядишь из-за прозрачной занавески, как на снегу пишу я эсэмэски, и в каждой я тебя благодарю. © Валерия Коренная
Утро. Компьютер. Две чашечки кофе. Бегло читаю последнюю почту. В зеркале – солнце. Отчетливый профиль. Две катастрофы. И не помочь тут. Где-то разбился автобус. В кювет. Где-то горит. А у нас – догорает. Фотка и я – в пожелтевшей листве. Наша с тобой катастрофа – другая. В зеркале – солнце. Луч – на часах. И в новостях подозрительно тихо. Мне – на работу. День начался. Дверь – на замок. Так и в жизни: трусиха. Всё закрываю, что можно закрыть: Двери и дверцы, окно и ворота, Даже вопрос типа «быть иль не быть» - Раз – на замок. И сыграла по нотам. Позакрывала друзей и подруг. В два оборота закрыла любимых, Кто не вернулся ни в ночь, ни к утру. Стали друзьями, идущими мимо. Я – на работе. Кругом – суета. Клавиатура и верная мышка. Так же и я: то подруга кота, То между дном и горячею крышкой. Я улыбаюсь. Всем и всему. Я – на работе. Здесь ценят улыбку. Это – мой зАмок, замОк ко всему. Это загладит любую ошибку. И дорожила, и берегла. И не бросала, кого полюбила. Ведь не любила, коль бросить смогла. Бросить любовь – да, не хватит мне силы. Разрисовала красавица-жизнь, Правда, моею рукой и судьбою. Как ни ворочайся, как ни ложись, Видеться будет всё, снятое мною. Пленка за пленкой, без нот и без слов, Будет понятно здесь каждое слово. Только бесшумным касаньем весло Ночь всколыхнет. И забудется снова Всё, что пропало, что не сбереглось, Всё, что казалось значительно-важным, С треском ломалось и билось стекло, Словно две льдины сошлись в рукопашном. Еду с работы. Колеса. Мосты. Пробки. Гудки. Недовольные лица. Я улыбаюсь. А вдруг - рядом ты, Вышел из сна, чтобы вечером сбыться. Дома. Компьютер. Советы. Друзья. Дочь подрастает. В наушниках – ужин. Так же и я: то, что было нельзя, Стало вдруг можно, но больше не нужно? Ночь. Ты не снишься. Это – к добру. Видишь, и самое прочное – зыбко. Первым же делом: проснусь поутру И растяну, как эспандер, улыбку. Ночь отбесилась. Ей сверху видней То, что с тобою мы не разрешили. Я излечилась. Прошло девять дней – В сверхскоростном, моментальном режиме. Кто мог подумать, что так легко Станет в начале жаркого лета? Что за изгибом, за той рекой, Плавится так же остров Манхеттен. Город гудит. Он, как я, не спит, Прячутся в землю мосты и змеи. След поездов и ночных обид Прошлое делает как-то злее. И не болит от удара след. Всё нараспашку - пальто и ставни. Не разлюбив тебя, стала взрослей, Только немного от счастья устала. Утро. Два кофе. Одна. В неглиже. В зеркале – солнце. За окнами – ветер. Две катастрофы. Без слов и без жертв. ….И ни единого слова в газете. © Валерия Коренная
Сегодня мне - за пятьдесят с хвостом. Избавлюсь от ненужных мелочей, Ну, а когда мне стукнет ровно сто, На торте хватит места для свечей. Я не слетаю, может быть, к Луне, Не стану по-балетному легка, А то, что нету истины в вине, Узнала я давно, до сорока. Мне скучно спорить - вижу результат. Без диетолога решу, что лучше съесть. Мне в паспорте - давно за пятьдесят, А чувствую себя на тридцать шесть. Единственная дочка - мой предел, Мне ни к чему заоблачные горы, Но обладательницам юных тел Могу дать ослепительную фору. Хожу, не комплексуя, в неглиже, Объять меня - мужчине хватит рук. Быть может, я не ягодка уже, Но тот еще, вполне съедобный фрукт. Не закурю, не стану пить вино, Не напою на лауреата Сопота, Зато самоиронии полно, А то, что дура... так ведь, дура - с опытом. © Валерия Коренная
Не торопись. Вместе мы, сколько отпущено, Знаю, отпущена целая жизнь. Только не думай, что много упущено, Пусть и весомы у нас багажи. Оба боимся, что кто-то не выдержит Этой последней и поздней любви. Я не читаю из прошлого выдержки, Прошлого нет, такова c'est la vie. Не торопись. Мы приклеены намертво, Словно два белых, в полоску, листа. То, что казалось пожизненно запертым, Вновь обретает и вдох, и места. Не торопись. Это трудно - без прошлого, Жалко избавиться от багажа. Только следы от дождя под подошвами, Вправо от лифта - и вдоль этажа. Не торопись. Чуть побойся, вдруг в будущем Будешь не так, как когда-то, любим? В прошлом ты был то любимым, то любящим, А в настоящем стал тем и другим. Может, тебе торопиться захочется, Перед тобою я не устою. Но без меня и не вздумай ворочаться, Кто же укутает спину твою Или почешет под правой лопаткою? Нет, ты почти до нее достаёшь. Мы не умеем с тобою загадками, Даже, когда ты колючий, как еж, Даже, когда закрываешься панцирем Ровно на сутки. И мы не вдвоем, Вспомни, как чувствуются под пальцами Губы и теплое тело мое. Больше не буду я самою сильной, Но подожду: ты учил меня ждать. Я запасаюсь печеньем ванильным И начинаю романы читать Или писать, если вдруг мне напишется. Первая строчка готова: "Я жду". Если ты любишь, то радостно дышится Даже на самом высоком мосту. Я запаслась на неделю конфетами И мандаринами - ты их принес. Только никак не пойму я с рассветами: Где обитают все залежи слез? Что вы всё время мне что-то пророчите? Я и сама сильной быть не хочу. Верхний замок моей скромной жилплощади Сам твоему отворился ключу. Стало вокруг разноцветно и солнечно, Это, наверно, зовется судьбой. Аннушка вылила масло подсолнечное За целую жизнь.... до встречи с тобой. © Валерия Коренная
Сжался окна проем, Так и застыв субботой. Вроде как, мы вдвоем, Только мешает что-то. Вроде как, любим мы, Делим постель и ужин. Вроде как, не немы, Вроде как, я - за мужем. Ты говоришь слова, Я отвечаю тем же. Ездим на острова, Только - осиротевши. Вроде, и нет помех. В праздник - цветы и брошка. Вроде, всё тот же смех. Только убит... немножко. Птица. Окна проем. Главное - не разбиться. Так и живем втроем - Я, любовь и любийца. © Валерия Коренная
Он нереальным был, как наваждение, Вошел, швырнул на вешалку пиджак, А для нее - еще одно падение И брошенные крылья на чердак. Он с нею стал большим руководителем: Всё могут дураки и короли, А для нее - остался праздным зрителем С попкорном и экраном в полземли. Он стал героем лучшего сценария, Он взглядом прожигает, как огнём, А для нее - еще одна авария С разломанным на "до" и "после" днём. Он на свое пятидесятилетие Слетал к луне, ступил ногой на Марс, А для нее он - личная трагедия, Перетекающая плавно в трагифарс. Ему медаль повесили за мужество, Вино - рекой, фонтаны из речей, А для нее - ненужное замужество, Которое закончилось ничем. В коллекции его - трофеев множество, Вновь награждён счастливый юбиляр, А для нее он даже не ничтожество, А просто заурядный экземпляр. О нем мечтают девушки и женщины - Он сильный, стильный и совсем простой, А для нее - им столько наобещано, Что хватит на трехтомник "Л. Толстой". Он с каждой новой - метит территорию, Как дальнобойщик, запасаясь впрок, А для нее - банальная история, Очередной не пройденный урок. Он ей звонит, он хочет примирения, Он ключ хранит от старого замка, А для нее - свободное парение На крыльях, что достала с чердака. © Валерия Коренная
Любовь и предает, и силы придает. Она бросается стремглав на амбразуру, Бездонный океан она проходит вброд, Она – сама себе свобода и цензура. Любовь – предание, предчувствие, каприз, Она – и преданность, и приз, и предвкушенье, И даже падая бескрыльно вниз, Она незримо совершает восхожденье. Любовь примчится, оседлав коня, Или пройдет канатоходцем чинно, Она допьет до донышка коньяк, Чтоб притвориться девственно-невинной. Любовь – и стражник, и отчаянный беглец, Она ломает стены и преграды, Неведом ей безнравственный конец, Даже, когда не очень ей и рады. Любовь – предатель с яркой мишурой, Она ревнива и реванша хочет, Она стать может даже неживой, Чтоб, не прощаясь, раствориться ночью. Любовь – и боль, и страх, и пустота, Она и лекарь, и разносчик счастья, Она – аншлаг, исполненный с листа, Она – король и туз единой масти. Любовь отнимет всё и может всё отдать, Она в подонка превращает гуру, Она заставит праведника лгать И выставит премьер-министра – дурой. Любовь – антракт, и действие, и ложь, Она – драматургия и эстрада, Она подсунуть в руку может нож, Когда почувствует опасность рядом. Любовь рассыплется и превратится в дым, А вскоре будет праздновать рожденье И пнёт ногой того, кто не любим, И даже оправдает преступленье. Любовь – колдунья, жертвенно чиста, Она – то друг, то враг, а то приятель, Она и путает, и выдает места. Любовь – и преданность, и призрак, и создатель. © Валерия Коренная
Краток он был: "Расстанемся. Мне надоело ссориться. Видишь, мы не срастаемся, Я не хочу бессонницы". "Знаешь, - сказала, - правило, Я ведь не горделивая И не хочу быть правою, Просто хочу - счастливою. Только представь: мы порознь, Словно осиротелые. Жизнь, говорят, как полосы, Правда, чуть тоньше - белые. Спринтерская дистанция И рюкзаки заплечные. Жизнь - это та же станция, Только всегда - конечная. В поезде грязном ехала, Верхними плача полками. Жизнь, говорят, как зеркало С маленькими осколками. Тысячу селфи сфоткала, Каждому веря встречному. Жизнь, говорят, короткая. Так и любовь не вечная. В общем, сюжет эпический, Оба покрыты стигмами. Жизнь - преферанс классический, Но мизера не сыграны. Было мое решение - Гостем пришла непрошеным. Жизнь, говорят, движение, Да тормоза изношены. Помню советы мамины, Помню ее девичники. Жизнь, говорят, экзамены, Да, вот, не все - отличники. Ближе к сорокалетию Море - уже не лужица. Жизнь, говорят, комедия, Но с переходом в ужасы. Наше прикосновение Склеило биографии. Жизнь, говорят, мгновение Глянцевой фотографии". Слушал ее внимательно, Тема неиссякаема. После сказал мечтательно: "Знаешь, что, Николаевна, - Так и назвал, по отчеству, - Слишком заметна трещина. Жизнь - это одиночество... Даже с любимой женщиной". © Валерия Коренная
Она вышла из дома не своего, от не своего мужчины, Прошагала несколько кварталов, глядя себе под ноги. А ты идешь навстречу и думаешь: "Какая причина, Чтобы такая женщина, как она, была в тревоге?" А она идет такая, навстречу тебе по улице, Ты смотришь на нее и улыбаешься глазами. Ты даже представляешь, как она целуется. Наверное, о том же думают машины, скрипя тормозами. А она еще не видит тебя, улыбающегося, и смотрит вниз, Она думает о том, как непрочно и глупо устроен мир, Наверно, гораздо легче выходить на сцену из-за кулис И играть, пусть даже роль твоя - сам король Лир. Это легче, чем морзянкой стучать каблуками по асфальту, Когда тебе некуда больше идти, и никто не ждет. И ты не знаешь, что идущий навстречу готов отвезти тебя на Мальту И в любую другую точку, лишь бы туда летал самолет. Нет, не подумайте, что она певица или актриса, Ей просто кажется, что она родилась для сцены, И вся ее жизнь - сценарий для бенефиса, И она непременно думает, что эта жизнь бесценна. Все, что она видит - бесконечный фильм с ее участием. Только она пока не решила, какой это жанр: То ли комедия положений, то ли глупый ужастик, А может, вообще балет, который поставил Бежар. И пока она выбирает жанр, стоя на светофоре, Там, через дорогу, улыбаясь, стоишь ты И думаешь, что вся твоя жизнь - в сплошном миноре, И сейчас - самое время перейти мосты. Вот-вот, как только зажжется зеленый, Ты решительно направишься к ней и скажешь: "Привет". Вы вместе пойдете по жизни, и ты в книге своей телефонной Сотрешь все лишние имена и, с нею будешь встречать рассвет. Вот, осталось немного, уже зажигается желтый. Она думает: "Что приготовить сегодня мужу на обед?" А ты сам себе говоришь: "Пошел ты, Ты не способен даже подойти к той, о которой мечтал сто лет". И ты сделаешь это сейчас. Ты уже улыбаешься ей губами, Ты даже раздел ее мысленно и представил гладкость ее кожи, А потом подумал: "А что, если подойти и сказать: "Какими судьбами?" Нет, наверное дураки ей не нравятся и шуты - тоже". Она уже готова ступить правой ногой на проезжую часть. Сейчас загорится зеленый. "Не забыть в магазин за сыром". Но сначала нырнет в подземки черную пасть, Проедет пару станций, чтоб увидеться с выросшим без нее сыном. А тот, который напротив, через дорогу, С нетерпением взгляд бросает на светофор и считает до трех, Она никогда не будет смотреть на него строго, А только с любовью, не так, как сотни других дурех. Вдруг, совсем неожиданно, загорается зеленый, Пешеходы останавливают свою бордюрную пантомиму, И она делает шаг навстречу тебе, влюбленный, А ты, продолжая улыбаться, проходишь мимо. © Валерия КореннаяВалет
Ты знаешь, мне стало страшно, Впервые за много лет. На полке моей багажной - Преклонных годов валет, Еще - чемодан без ручки, (И жалко, и тяжело), Ох, бабские эти штучки - Ненужное барахло - Картину, письмо, картонку - Тащить свой бесценный груз, А после кричать вдогонку: - Какой же ты жалкий трус. А ты, как и все мужчины, (Как все, но всегда "не те"), Ты хочешь свою картину На чистом писать холсте. Ты - письма - и сам умеешь, Твой почерк и стиль хорош. Ты свой чемодан имеешь, И твой чемодан пригож. В нем нет ни картин, ни писем, И прошлого тоже нет, И профиль твой так живописен, Что впору писать портрет. В твоем чемодане - "завтра". Вот, собственно, весь улов. И год мне с тобою - за два, И вечер - пять вечеров. Ты "завтра" начнешь зарядку, (Весы постоянно лгут). Есть будешь одну клетчатку, Забудешь про свой фастфуд: Про пиццу и чебуреки, И "завтра" - на ЭКГ, И прекратишь навеки Общаться со всяким гэ. Но я быть хочу в "сегодня", Мне нравится этот век, А поцелуй прошлогодний - Растаявший первый снег. Мне страшно, что день обманет, И кончатся вечера, И "завтра" - таким же станет, Как сломанное "вчера". На полке моей багажной - Валет - постаревший ты... И небу бывает страшно Падать вниз с высоты. © Валерия КореннаяСветало
Светало. распахнула. грянуло. прикрыла. увидела. прильнула. шептала. закружило. влюбилась. ворковала. смеялась. целовала. витала. танцевала. дурачилась. писала. темнело. холодало. куталась. знобило. ждала. отогревала. верила. любила. мело. бело. скользила. падала. вставала. решила. разлюбила. перезимовала. растаяло. стекало. опомнилась. просила. оттаяла. искала. молила. колесила. вернула. понимала. терпела. уходила. любила. возвращала. теряла. находила. ушла. упаковала. уехала. забыла. звонила. упрекала. кричала. выла. ныла. спала. не просыпалась. звонил. не отвечала. жила. не улыбалась. не пела. замолчала. стучал. не открывала. вычеркивала. злила. темнело. подмерзало. стёрла. удалила. окликнул. встрепенулась. пробор...пробормотала. вздохнула. прикоснулась. зацеловал. светало. © Валерия КореннаяОлово
Всё, что сказано, стоит дёшево. Мы не знали, что это - правило. Никуда без тебя, хорошего, И с тобой никуда, неправильным. Всё, что прошлое, то вчерашнее, Телефоны с ладонь - фантастика! А что помнишь меня, тогдашнюю, Это можно исправить... ластиком, Как на фотке, что сильно выцвела. Мы неопытны, загорелые. Просто там я свежа и выспалась, А теперь - недосып и - зрелая. Наши руки сомкнулись кольцами, Улыбалась тогда неловка я И с тугими ходила косами, А теперь - осветлила локоны. Горький дым от тебя, хорошего, Сигареты твоей ментоловой. Всё, что сказано, стоит дёшево, И молчание нынче - олово. © Валерия КореннаяЗастывший салют
Мы будем с тобою, устроившись в мягких подушках, Смотреть телевизор и лопать солёные чипсы, Болтать ни о чем, как две закадычных подружки, Ты будешь смеяться, когда я надену дурацкие клипсы. Потом мы сплетемся спокойным безмолвием тел, Как будто для целой вселенной нет более важной задачи, Чем наш диалог с молчаливым отсутствием тем На старой, заброшенной старым художником даче. Здесь печка поёт голосами и ветра, и вьюги, За рамой оконной - сезоны - в ускоренном танце. А мы заплетаем тела и горячие руки, И даже подумать не можем, что можем расстаться. А утром нахальное рыже-лохматое солнце Собой заполняет полнеба, огромного неба. На нас нападает по третьему разу бессонница, И хочется вгрызться в горбушку горячего хлеба. Мы ходим с тобой близнецами - от ванной до кухни И спорим о чем-то неважном по кругу, по кругу. А я говорю: "Хорошо, что мы оба не курим". Мы вместе в тот год завязали, не зная друг друга. Зато мы теперь - на диване и в мягких подушках Хохочем над старой комедией прошлого века. Ну, разве ж сравнятся с тобою любые подружки, Когда никого нет счастливей, чем два человека? Для них, как с картона, срываются с облака звезды, Деревья, танцуя, им лапами честь отдают. Ты видишь, как счастлив и радостен воздух? Ведь звезды упавшие - это застывший салют. © Валерия КореннаяЛюбить просто так
Пунктиром помечена линия жизни, А между тире - многоточия ночи. И где-то внутри этой жизни нашлись мы, Длинней то, что было, что будет - короче. Но знаешь, мне большего даже не надо, Что есть, принимаю и радуюсь лету. Тобою сцелована с губ вся помада, С тобою достаточно знать, что ты где-то. Достаточно помнить изгибы на теле И знать, что тебе лишь однажды приснилась, Когда проводил на две долгих недели И то, как ты просто сказал: "Ты влюбилась". Конечно, влюбилась так быстро, не скрою. Еще не известно, какие с утра мы. Достаточно знать, что я рядом с тобою. Тогда исчезают проблемы и шрамы. И всё ж, телефон - это страшная сила С неслышной, прерывистой связью пунктирной. Раз в день - это больше, чем даже просила, Что есть, принимаю спокойно и cмирно. Я знаю, что вырулю скоро на взлётной, И будет для встречи причина и повод. Пусть даже влюбилась в тебя мимолетно, Мне больше не надо, достаточно помнить. Но нет, всё же хочется знать обоюдность Такого простого и лёгкого чувства. С тобой - и внутри телефона уютно. Любить просто так - это тоже искусство. © Валерия КореннаяСлушай, артист
Слушай сюда, хороший артист, Или пока ты еще не стал им? Ты всенародный уже? Нет? Статист? Не быть тебе больше больным и усталым. Думаешь: штурмом возьмешь города, Как Джомолунгму - отряд альпинистов? Думаешь, будешь свободным тогда? Да не бывает свободных артистов. Запомни же это, юный артист: С первой минуты и до последней, Гамлет, флейтист ты, да хоть пародист, Будешь всегда восемнадцатилетним. Будешь просить заглавную роль, Будешь дежурить у телефона И запивать бормотухою боль, Пьяные слезы роняя с балкона. Будешь рыдать на плече у нее, Той, что тебя понимала и знала. И ненавидеть себя за нытье, И ненавидеть себя - из журнала. Дома - несчастный, счастливый - в гостях, Там ты - кумир и любимчик всех женщин. Весь твой роман - в трех нехитрых частях: Розы, постель и в багажнике - вещи. Даже неважно, кто был неправ, Некогда думать - завтра гастроли. Ты не имеешь ни денег, ни прав, Вся твоя жизнь - от роли до роли. Ты предсказуем и очень раним, Хочешь туда, в этот проклятый телек. Ты ведь талантлив и незаменим. Все заменимы, давай без истерик. Где же, когда же раздастся звонок? Вот ты стоишь на безлюдной платформе. Ну что ты, артист? Учи диалог, Завтра с рассветом надо быть в форме. Всё бы сложилось в актерской судьбе, Если бы слава пришла и аншлаги? Будешь искать оправданье себе, В каждом неверном, отчаянном шаге. Будешь пропитывать тело вином, Сам пропитаешься болью и ядом. Ночью, во сне, будешь видеть свой дом, А ту, что любил - в каждой, кто рядом. Слушай, артист, ты чего устаёшь? Где же былая твоя органичность? Ты говоришь, что талант не пропьешь? Брось ты, с талантом спивается личность. Хватит, артист, забирай свой аванс. Профиль твой очень хорош на восходе. Главная роль - последний твой шанс. Что ж ты не дышишь, артист?... Ты ж свободен. © Валерия КореннаяМужик
Мужик - то, что надо у Таньки Орловой, Красивый, как Питт и как Арни, здоровый, Приносит зарплату домой до копейки, Цветы поливает из Танькиной лейки, Готовит обед, после - моет посуду, Не просит у Таньки финансовой ссуды, Не колет нежнейшую кожу щетиной И не напивается грязной скотиной, Не курит, не шастает с другом по барам, И в отпуск всегда - со своим самоваром, А если у Таньки гормоны скандалят, Он купит колечко и пару сандалий. Я слушаю Таньку, признаюсь, с опаской, Я - взрослая тётя. Не верю я в сказки, Я знаю, что муж у Татьяны Орловой Не то, чтоб нормальный, а очень хреновый, Зарплату спускает в день самой получки И злится на всякие бабские штучки, Не моет посуду, дымит прямо в доме, Похмелье такое, как будто он - в коме, Уж Танька его - на курорт, в санаторий - От пьянства лечить и от всяческих хворей. Он пропил и совесть, и ориентиры, Он ходит к Тамарке из пятой квартиры И носит ей бусы, часы с барахолки, А Танька пытается склеить осколки И бывшей любви, и тарелки разбитой, Он, главное, с ней, пусть он пьян и небритый. Он - Таньке своей - ни цветка, ни колечка, Кончается в доме перловка и гречка, Обшарпаны стены, текучка из крана. И как она терпит такого болвана? Он даже газеты давно не читает, Она ж понимает, что он - не чета ей. Он книгу в руках не держал лет пятнадцать. Ну, сколько же можно над ней издеваться? Она же к нему - всей душою, всем телом, И как бы ей это ни осточертело, Не надо ей прынца на белой кобыле, Коня на скаку с Танькой остановили, В горящие избы входили с наскоку И не затевали ни драку, ни склоку. Мы с Танькою соли сожрали три пуда, Не буду с подругой сурова, не буду, Я здесь не советчик. Я - это... короче: Пусть Танька считает, что счастлива очень. P.S. Признаться, не знаю я, честное слово, Считать ли мне врушкой Татьяну Орлову. © Валерия КореннаяСелфи по-деревенски
А ну-ка, дед, давай-ка делать селфи, порадуем любимого сынка, а то его на этой судоверфи все держат за Ивана-дурака. Пусть видят, что мы тоже современны, не все у нас повально водку пьют, в деревне нашей те же перемены, а там, гляди, к Малахову пошлют. Мы в телевизор эту селфу вышлем, увидят нас любимые внучки, пусть знают: дед их из ума не выжил, а то ведь всякое болтают языки. Дед обалдел: "Чавой-то ты, старуха? Какая селфа? Это же разврат. Вчерась в сельпо услышал я вполуха, что мужики об этом говорят. Народ в деревне всё про это знает, про эти селфи, мать их так, едрить, вон, Васька до сих пор не просыхает и, говорят, не может говорить. Он тоже тут намедни сделал селфи с дояркой Галкой, там, где лопухи, так батюшка-алкаш из нашей церкви не хочет отпускать ему грехи. Он говорит, что это, мол, от беса, что из Европы к нам пришел разврат, нельзя читать, мол, западную прессу, смотреть Малахова "Пусть говорят". А Галка говорит: "Он вынул селфи и начал нажимать рукой, урод". Наш председатель-пьянь, вот так же в сейфе жмёт всё подряд, когда не помнит код. Поп всех пугал Содомом и Гоморрой, крапивой бесов изгонял из тел, а дед Матвей нажрался клопомора и тоже селфу сделать захотел. Ввалился к Зинке, что из магазина, стал юбку задирать, была зима, так Зинка, окосевшая в дрезину, ту селфу ему сделала сама. Я видел в новостях на той неделе - на гей-параде селфями трясут, а девки в бане просто обнаглели, без селфы даже дров не принесут. Что ж будет дальше? Вот она, загадка. Дороги - в половодье и в говне, а каждый селфу норовит - украдкой, не приведи Господь, тебе и мне". Дед, ты в уме? Что у тебя с башкою? Знать, верно про тебя все говорят. Дед, селфи - это не когда рукою, когда рукою - это, дед, разврат, а селфи - это фотоаппаратом. Что?! Аппаратом?! - возмутился дед, - Я, бабка, выгоню тебя из хаты, мне ни борщей не нужно, ни котлет. Не потерплю я в доме эти селфи, я лучше буду пить денатурат, еще скажи: "Пойдем с тобой на серфинг", а серфинг - это хуже, чем разврат. Вздохнула бабка, выпила компоту. И ведь тебя ж не бросить, дурака. Пусть кум снимает нас с тобой на фото, не подведём любимого сынка. © Валерия КореннаяАссоль
Сцена. Там солнце греет, Алый раскрылся парус. Снова Ассоль ждет Грэя Ночи и дни, без пауз. Тихо качнулся якорь И зацепился в тине. Где-то скулит собака Парусной бригантине. Берег - весь в кипарисах, В волнах плывут барашки... А режиссер в кулисах Снял короткометражку. Больше - не потянули, Молча ушли актёры. На бутафорском стуле - Тело сидит тапёра. Занавес. Чайка кружит. Сорванные гастроли. Пьют из жестяных кружек После провальной роли. Гвозди из старой сцены Вытащены неловко, Вшиты в костюмы цены, Спит реквизит в коробках: Парус не алый - серый, Волны - клочки бумаги, Не кипарисы - сено, Не берега - овраги, Солнце - кусок картона. Смыты остатки грима. (Скрипка на четверть тона Снова сыграла мимо). Выцвели неба краски. Солнце висит, не грея. Нет ни Ассоль, ни сказки, Ни парусов, ни Грэя. © Валерия КореннаяВечер удался
Вечер был, как обычно, удачным, Дом ходил, как всегда, ходуном. Не увидел никто недостачи В виде крепких напитков с вином. Подавали салаты к обеду, Борщик был из свежайших грибов. Пили всё, до конца, до победы, До наливочки из погребов. Иностранные лица в испуге, Обкурившись одним косячком, Ухвативши друг друга за руки, Выходили из дома бочком. А толпа из родных и желанных Пробивала чечеткой паркет, В ритме форте и в ритме пиано Пела арии из оперетт. Композитор был просто в ударе, И скандируя громко: "Еще!", Он стучал по рояльной педали, Так, что лопались миски с борщом. Гости охали, пели и ели Всё, что было в хозяйской печи. Кто-то тихо подкрался к постели, Когда двинулось время к ночи. И заснув в полуметре от тела, Предоставить то тело не прочь, Этот "кто-то" проспал всё, что пело, Танцевало и ело всю ночь. © Валерия КореннаяЕго спросили...
Его спросили : "Зачем ты пишешь и ищешь имя свое в афише? Зачем пустые тебе "комменты" и эти "лайки", и комплименты? Наверно, это - издержки роста? Считаешь ночью ты перепосты, над каждой строчкой проводишь вечность. Ты ж понимаешь всего конечность". А он ответил: "Не обессудьте, поэт, артист, он - нарцисс по сути. Я жду ответа, сверяю "лайки", сижу на кухне в китайской майке, пишу стихами, коплю на книжку, купить мечтаю простой домишко, женюсь на Верке из двадцать пятой, издамся - стану, как Лепс, богатый". Как пулеметчик, строчит по посту ежеминутно. С духовным ростом - и сам, как будто, сильней и выше. Он видит имя свое в афише, себя - на сцене, концерт - на Первом, цветы, аншлаги, стальные нервы, не жизнь - конфетка - Багамы, пальмы, коттеджик скромный, четырёхспальный. Потом - скандалы, дома пропиты, он покалечен, но не убитый, а Верка - стерва - ушла к другому, он резал вены. Больница. Кома. Да ну их к черту, их харакири, пусть лучше в майке, в своей квартире. Писать стал крепко, красивым слогом, он персональным владеет блогом, стаканчик кофе - из пенопласта, он Первый смотрит теперь нечасто, ему хватает трех сотен лайков и Верки - рядом, она же "зайка". Он слышит "Браво !" в любых в комментах и "лайки" - вместо аплодисментов. © Валерия КореннаяМои мужчины
Мини-роман с продолжениемЧАСТЬ ПЕРВАЯ Я худела для Серёжки, Поправлялась я для Вилли. Нацепила вдруг сережки - Подарил их мне Василий. Я прикинулась блондинкой, Чтобы нравиться Валерке, А заметила сединку Я, когда рассталась с Геркой. Для чего был нужен Славка, Хоть убейте, я не знаю. У него детей по лавкам, Словно зайцев у Мазая. Ярко красилась для Джона, С флейтой он ходил по сёлам. А с Виталием - пижоном, На год стала новосёлом. Тоже, вроде, непонятно, Для чего он был мне нужен. Витька, тот неоднократно Без пяти моим был мужем. Он сначала торопился, План продумывал до даты. Он, не то, чтобы напился, Он всегда чуть-чуть поддатый. Витька забывал про свадьбу. Глаз продрал, а свадьбы нету. Серж любил свою усадьбу И дымок от сигареты. Я пила, чтоб меньше Мишке Доставалось алкоголя. Борька закрутил интрижку С той, с которой начал в школе. Я курить бросала с Петей. С Ромкой просто просчиталась. С Лешкой появились дети - Всё, что от него осталось. Всех, конечно, не упомнить, Да и нет на то причины. Написать теперь бы повесть: "Как вы там, мои мужчины?" Вилли с женщиной - худышкой Лет пятнадцать проживает. Борька, как крутил интрижку, Так и нынче продолжает. У Сережки баба - штучка, Взглянет раз - Сережки нету. Герка, что довел до ручки, Выпускает стенгазету. Ваську, что дарил сережки, Поэтесса приручила. Джон играет на гармошке, Раз на флейте не случилось. Спит с шатенкою Валерка. Славка - в детях и кастрюлях. Витька крутит с пионеркой В поездах и вестибюлях. Серж продал усадьбу с домом Прям Виталию - пижону. Петя курит у роддома, Где рожают чьи-то жены. Лешка любит птиц и кошек. Ромку укусил тарантул. Мишка, тот звезда киношек, Пьет, собака, но талантлив. Я теперь в нормальном весе, Ничего пока коленка, И мужчины в интересе Смотрят на меня - шатенку. Я почти что идеальна, Лишь немного дальнозорка. По шкале, по пятибалльной Ставлю я себе пятерку. Память чемоданом полным К тем уносит временам, Где я всех пока что помню По телам и именам. ЧАСТЬ ВТОРАЯ Завершила я со списком, И без видимых причин Стали приходить записки От обиженных мужчин. От Бориса-незнакомца. Мы не виделись в глаза. Пишет он: "Ну, как же, солнце, У меня пошла слеза". Я не буду голословной - То, что пишет ветеран, Процитирую дословно. Снизу подпись: "Туберман". "Прочитал стихотворенье, На глазах застыли слезы, В сердце выросло волненье, А в мозгу гремели грозы. И за что пренебреженье? Что ж я натворил такого? Прочитал стихотворенье - Про Бориса там ни слова". Клевету не принимаю. Прочитайте снова, плиз. Борька, как я понимаю, - Это то же, что Борис. Были и другого толка Письма гневные родне: Здесь какая-то наколка, Нет ни слова обо мне. Где, мол, я? Несправедливо - Славку помнить, меня - нет. Я, не то, чтобы пуглива В свои восемьдесят лет. Нет, шучу, конечно, меньше. Я решила, словно штрих, С точки зрения всех женщин Вспомнить каждого из них. Понимаю: их немало, Просто память коротка. Я бумажки отыскала, И поехала башка. Ну, судите сами, братцы, Кто тут скажет: где канон? Если первые пятнадцать - Только первый эшелон. Во втором был Крис-художник, Весь влюбленный в свой пейзаж. Юрка, тот вообще, безбожник, В голове сплошная блажь. Я боролась за Антона, Он в балете выступал. Толик был из баритонов, Он Антону в морду дал. Я Шекспира полюбила, Встретив Женьку в первый раз. Питера сперва отбрила, Но он страстно любит джаз. Била я посуду с Гогой, В доме был истошный вой. Но ему прощаю много - Он - муж первый, черновой. Кто спокоен - это Алик, Он пожар умел тушить. Ванька каждый вечер - шкалик, И решает: "Быть - не быть" Леонид, он без заскоков, Что шевелится - берёт С юга, севера, востока, Дни и ночи напролет. Месяц провела с Захаром, У которого семья. Стало ясно: мы не пара. Растворилась тихо я. Пунктуальный немец Людвиг Отдавал при встрече честь. Он готовил супер-блюда Из всего, что в доме есть. Он теперь шеф-повар в Ницце, Тож не слабые места. Гоге по ночам не спится, Видно, совесть нечиста, Говорят, завод построил. Женька - тот шекспировед. Сыновей у Юрки трое И безбрачия обет. Питер, он профессор джаза. Крис рисует и не пьет. Толик продает алмазы И в антракте хор дерёт... Жёны бросили Захара И подчистили счета. Ванька обновляет тару, В общем, снова нищета. Алик потушил пожары, Путешествует один, А всегда любил на шару - Обаятельный блондин. Вспомнила еще двенадцать, Список сильно упрощен. Если очень постараться, Могут вспомниться еще. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Подсказали те, кто помнят: Валька - кинорежиссер, Больше не снимает порно, Расширяет кругозор. Раньше Валька пил нещадно, Ох, издержки ремесла. Макс влюбился беспощадно, До меня был, как скала. Он - гроза мотоциклистов, Уважаем в их кругу. Тим и Том - два гитариста. Дмитрий - вечно на бегу, Но со мною задержался - Десять лет иль два по пять. Игорек в судах сражался, Чтоб ни пяди не отдать. Он теперь живет в Нью-Йорке, Гарри кличут здесь его. Изучил закон до корки, Не пропустит ничего. Гитаристы, те, что братья, Гастролируют весь год. Генка юбки шьет и платья, Лет пятнадцать, как не пьет. Сашка - врач-хирург из Тулы. Костя - крупный бизнесмен. Алекс смешивал микстуры И заядлый был яхтсмен. Сашка так врачом остался. Костя - в бизнес ни ногой: С жизнью чуть не распрощался, Он теперь совсем другой. Алекс утонул на яхте, Но его потом спасли. Он кричал: "Меня оставьте, Мне милее корабли!" Может, лучше б не спасали.. Но ему оно видней. Марик - весь в борще и сале, А жена - борща вкусней. Не случилось жить с Давидом, Но талантом зацепил. А Егор с таким был видом, Словно шайбу проглотил. Не в ладах Егор со спортом, Он для спорта - антипод. Дональд - мастер натюрморта, Жаль, что Дональд был не тот. Май улыбкой взял и слогом, Имя - тоже ничего. Был Олег чрезмерно строгим, Ник - сплошное баловство. Он заведует сберкассой Сто-квартирного села. Май следит за тем, чтоб трасса Гладко выбритой была. Вячеслав - большой газетчик, Пишет крепкие статьи. А ведь был нескладный в речи, Взгляд, как будто, в забытьи. Я с Русланом рисовала, Он художества любил. Джону женщин было мало, Так он мне и говорил. Джон-второй остепенился, Он по-нашему - Иван. А Руслан, бедняжка, спился. И Дениска вечно пьян. Мы знакомы с ним с пеленок, Вместе бегали на пляж. Он - такой большой ребенок, В бане делает массаж. До конца дошла я списка В заполнении пустот. Вновь посыпались записки: "До меня был тот идиот?" "Говорила, что ты с Сашкой Не имела ничего". "Как могла, со старикашкой Отмечать ты Рождество?" Кто-то вспомнил еще пару Повторяемых имен. Костя-два хватал гитару И с романсом - под балкон. Он не нравился соседу, Очень строгим был сосед. Женька-два стал домоседом. В прошлом он - востоковед. Я сбиваюсь вновь со счёта, Всё пишу, а дни летят. Всем поставлены зачеты, Тоже цифра - пятьдесят. Если кто-то без причины В эту не попал статью, Вы простите мне, мужчины, Память девичью мою. ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ Я давно живу в Нью-Йорке, Годы пулею свистят, В головной моей подкорке Есть еще штук пятьдесят. Я попробую их вспомнить, Даже самых никаких, Коль не потяну на повесть, То хотя бы будет стих. И роман в стихах - не шутка. Замахнулась - надо бить. Жизнь не терпит промежутка, Жизнь - она сплошная нить. В этой нити узелками, По порядку, день за днем, Прямо тут, под облаками Как-то быстро мы живем. Да, бывает вспомнить трудно, Раз внушительный багаж. Капитан большого судна Должен знать свой экипаж. Помогает мне подруга, Это мой надежный тыл. Вместе со своим супругом Вспоминает всех, кто был. Память у нее конкретна, Хоть не помнит имена, Темы нет у нас запретной Ни в какие времена. То она мне подсказала Про Сережку номер два, Он начальник был вокзала, Позже - города глава. Он катал меня на "Волге" С Мерседесовским движком, Публикуя в "Комсомолке" Фельетоны со стишком. Был другой поэт - зануда, Водку пил и горький эль, Круглый год страдал простудой, Звали просто - Рафаэль. Он читал стихи ночами, Доводя меня до слез, Канделябры со свечами Приносил, когда тверёз. Я влюблялась не однажды, Ведь любовь, известно, зла. Далеко из них не каждый Был на уровне козла. Вовчик - тих и обучаем, Молодой и чист душой, Я его поила чаем, Мне с ним было хорошо. Говорят, он в Парагвае В доме с птицами живет, В нем народ души не чает, Парагвайский весь народ. После Вовчика - болгарин, Я в Софии не была, Любомир был лучезарен, Словно ручка санузла. Он по ящику вещает На болгарском языке. Приходил ко мне с вещами, Не как Гришка, налегке. А за ним - еще болгарин, Зоран, парень хоть куда, Он командовал полками, Говорил всем: "Господа". Муштровал семью и школу, Обучался там сынок. По весне пришел Микола С парой длинных стройных ног. Запевал Микола громко, Будоражил всё село. Я промчалась незнакомкой. Было первое число. Первомай, шары, цветочки, Сарафаны, канапе. С Брюсом я дошла до точки, Повстречав его в купе. Про судьбу его не знаю, Тут мне нечего сказать. Иностранцев уважаю, Такта им не занимать. Шаловливым оказался Патрик, черный, как смола. Он всё время извинялся, Выходя из-за стола. Лев Иваныч - ресторатор, Он, полтинник разменяв, Баню полюбил с развратом, Но разврат был без меня. До него - красавец Лёва, Плавал Лёва стилем кроль. С ним в постели было клево, Вне постели - полный ноль. Миша-два, он вне постели - Ловелас и сердцеед, Но в красивом этом теле Ни на йоту страсти нет. Был еще один Валерка, Он ни в чем ни в зуб ногой. Перед ним закрыла дверку, Увидав его с другой. Если я не ошибаюсь, Шесть десятков да плюс три, Нету ни конца, ни края, Вам, мои богатыри. Продолженье обещаю, Всех припомню, не тая. Но душою ощущаю: Выгонит меня семья. ЧАСТЬ ПЯТАЯ Поспала, проснулась свежей, Вспомнила еще пяток. Герман, тот звезда манежа, Записал мой адресок И примчался рано утром, Прям из стойла взяв коня. Был настойчивым и мудрым. Чем порадовал меня. Я с конем не подружилась, Грубым оказался конь. С Леонардом закружила, Он в постели был огонь. Севка, тот изобретатель, Он для ванной выпускал Мыльницы, щёткодержатель И крепленья для зеркал. Эрик страшно креативен, В том числе, и в болтовне. Устоять при всём активе Очень сложно было мне. А художник в центре зала Мне представился: "Альберт" Я тогда ему сказала: "Привлекательный мольберт". Он с меня писал портреты, Для меня писал стихи. Лев умел хранить секреты, Знал про все мои грехи. Стала бегать по утрам я - Так хотел тогда Вадим, Но ревнивец начал травлю, Осознав, что не один. Никакого эксклюзива Не давала я ему. Яков тоже был ревнивым И жестоким потому. Не могла понять причину, Что не нравится Илье, Я терпела и щетину, И помаду на белье. Ярко-красную помаду, Ну, не мой, представьте, цвет. Надоела клоунада. Появился Ингвар - швед. Нет причины у мужчины, У мужчины есть инстинкт: И взобраться на вершину, И никто чтоб не настиг. Шведы от вершин далёко, Грубоваты, не тонки. Вовка-два был без намека, Без намека на мозги. Я не сразу разглядела Ту трагическую грань. Прогнала его от тела Прямо в зиму, прямо в рань. Были пара безымянных, Назовем их "раз" и "два". "Раз" концертом фортепианным И разгулом мастерства Доводил меня до ручки, В смысле, громким был концерт. "Два" умел такие штучки Вытворять. Он был доцент, Психологии учился, А потом учил других. Он настолько изловчился В отношениях людских, Что совсем забыл о сексе И о женщинах забыл. Помнил об одном рефлексе - Пищевом. И этим жил. Был еще невнятный с виду, Перекрашенный блондин, Его звали Леонидом. Он - директор был картин. Обещал мне лимузины И Бразильский карнавал. Только вот с супругой Зиной Это не согласовал. Зина долго мне звонила, Выясняла, кто я есть. И угрозами давила, И включала тонко лесть. Не дождавшись лимузина И плевав на карнавал, И на мужа грозной Зины, Я ушла на сеновал. Было лето. Дом. Курятник. Вспоминать мне нелегко. Васька. Сено. Мягкий ватник И парное молоко. Он схватил меня на руки. Я сказать успела: "Ах". Он потом страдал в разлуке, Про любовь писал в стихах. На тетрадочке в линейку: "Без тебя мне, мол, не жить". Я присела на скамейку, Чтобы ближе к Лешке быть. С ним я только целовалась. Это был десятый класс. Я тогда еще смущалась. Засекла химичка нас. Осень. Боты из резины. Помню те еще рубли. Пахло луком и бензином. Это были "Жигули". Не случилося почина, Заскрипел карданный вал. Больше ни один мужчина За рубли не предлагал. Впрочем, как и за валюту. Это - личный мой рекорд. Нет, один привел в каюту, Но я прыгнула за борт. Летчик был, не истребитель, Он на Боингах летал. Его звали дядей Витей, Он в руках держал штурвал. И меня сажал он в кресло, Словно я - второй пилот. Это было интересно, Но недолгим был полет. Я сошла тогда по трапу, А меня встречал другой. Я сказала: "Это папа" И пилоту вслед - рукой. Тут уж вспоминать сложнее, Подключила Витьку я. Он всё помнит, он балдеет. Я - почти его семья. Он зовет меня "второю Незаконною женой", Задолбал друзей он мною, Своей главной, коренной. Мы с ним вспомнили Владлена - Из посольства чудака, Собирал он гобелены И бутылки коньяка. Ярик вспомнился нам тоже - Завсегдатай галерей. Он намного был моложе И настолько же - глупей. Перечислив список вкратце, Я воскликнула: "Ура!" И последние пятнадцать, Прям, стремглав из-под пера. Среди них: Руслан, Сережа, Саша, Горан и Матвей, Ромка-два, Викентий, Гоша И Пахом, и Патрикей. Остин, Адам, Алехандро, Луи, его друг Мигель - Мы ныряли со скафандром, Сели там втроем на мель. Два канадца, югославы, Был француз - не мой вассал. Не вошли сюда все главы, Цензор их повырезал. Даже взял с меня расписку, Что не буду вспоминать. Он в моем конкретном списке Насчитал сто двадцать пять. Его имя не раскрою, Хоть убейте, господа. Лишь скажу - сейчас нас двое, Он - мужчина, хоть куда. Больше вспоминать не стану, Не надейтесь, господа... Жаль, что одному султану Отказала я тогда. Нет, не женское кокетство Движет мною без причин. Просто чисто из эстетства Я ценю своих мужчин. Видно, список я дополню, Всех назвав по именам, Но пока что многих помню, По телам, а не делам. Я, надеюсь, перегиба Не увидит здесь родня. Все свободны, всем спасибо, Вы..... останьтесь у меня. © Валерия КореннаяПоэт
Поэт - немного гений, этот факт. Что словом не сказал, строкою скажет. Чему научит чопорный филфак В своем непревзойденном эпатаже? Поэт, как будто, малое дитя, Обидчив и порой неразговорчив. Непозволительно - о гениях - шутя, Он рифмой мыслит, он в стихах разборчив. Поэт творит, всерьез вершит судьбу, Он в этот миг раним и предсказуем, Он слышит "Браво!", где другой - стрельбу, Где непоэты пушкой голосуют. Он оживляется, коль говорят о нем, Аплодисменты - вот его стихия. Он - перед залом, как пред алтарём. Душою плачет, но глаза сухие. Других поэтов нет, он здесь - один, Коллегами неоцененный гений. Он возрождается из пепла и пучин, Он сотворен из прежних воплощений. С Олимпа сброшенный, он снова одинок. Плод одиночества лишь в тот момент прекрасен, Когда в столе - нет тесноты от строк, А строки - в поэтическом запасе. Тогда из сора да из чепухи Рождаются бессмертные моменты. Чем проще, гениальнее стихи, Тем сдержанней коллег аплодисменты. Поэтому поэт - не человек, Пока живой - не понят до конца. Чем невозможнее признание коллег, Тем вероятнее признание творца. © Валерия КореннаяГазета
Я, вот, сижу на белой кухне и пью крепчайший черный кофе, и настоящую газету - не электронную - читаю, ту, что размером с пол-ладони. И как-то странно, непривычно держать хрустящую бумагу и даже пачкать ею пальцы, и видеть текст не на экране, а на странице, черным шрифтом. Наверно, так же было странно первопечатником считаться в шестнадцатом, далеком веке, когда смотрели вслед и громко: "Так это ж Федоров Иван наш!" А он сидел себе в трактире, глотал, положим, пиво с воблой, небрежно шелестел бумагой и пачкал руки черной краской, читая книжицу "Апостол", и думал: "Что я изобрел? Кому нужна фигня такая, написанная черной краской? Вот если б можно было просто читать себе и рук не пачкать, смотря в простейшее устройство, чтоб помещалось на ладони". © Валерия КореннаяСпорщицы
Две машины спорили на улице, Перекресток, замерев, стоял. - Я - японская модель, а значит - умница, Лучший скульптор мое тело изваял. Безупречная, блестящая, красивая, Для любого я гожусь двора, Тачка я - надежно-небрезгливая, Не педант, как ваша немчура. Для меня и яма - незаметная, Корпус мой весь мир исколесил. У меня и силища несметная - Целых двести лошадиных сил. Я - немецкая, а это значит: качество, Умным покупателям видней. Ты про силу? Это всё ребячество, Я тебя - в два раза посильней. Про меня давно слагают песни, и Самые крутые пацаны Колесят на мне до самой пенсии, Поднимаясь до моей цены. И неважно: я покрыта глиною, Тоннами политая дождей, Я немецкая, я многолошадиная. Дамы любят крепких лошадей. ... Город встал, сержант пошел за водкою, Главный, что дежурил за углом - С выдвижной платформой и лебёдкою - Спорщиц оттянул в металлолом. © Валерия КореннаяВиртуальный роман
Он – в далекой Америке, Она – девчонка из Омска. Она непременно намерена Стать гламурной и с лоском. Он строчит ей послания И обещает полмира, Вместе с большими послами И сыновьями банкиров. Она отвечает ласково, Красиво и с полу-слова. Да так, что без всякой опаски, он Всё пишет и пьет снова. Влюбился. Что тут поделаешь? Друзья тормозят: «Опомнись, Ведь столько историй везде уже, Рассказы. Романы. Повесть». Но он никого не слушает: - Не понимают, гады, Наташа из Омска – лучшая, Она ведь ему так рада. Он даже впадал в депрессию, Несколько раз напился. Ночью топил агрессию На освещенном пирсе. Но не решился броситься: Мокро, народу мало. Он ей, конечно, по сердцу. Иначе бы не писала. И побродив по городу, Затормозил у бара. Что, говорят, там - в бороду? Кто говорит - не пара? Что здесь такого страшного? Он ей годится в папы. ….Лучшая в мире Наташенька, Клавиши поцарапав, Письма стучит в Америку, Несколько в день, с копиркою. Таким же, как он, истерикам, Думая: он - с копилкою. Один, среди тысяч случаев, Словно последним выстрелом, Так по любви соскучился, Так полюбил он искренне. Где ж этот Омск на карте-то? Тройка по географии. Гипотенуза с катетом Были тогда по графику. Вспомнил: зима сибирская. И стал писать почаще ей. Стала такою близкою Издалека летящая. Он непременно женится, Только билет он купит ей. Друг всё твердит: «Мошенница». Он же целует губы ей, Правда, во сне предутреннем, Где-то в глуши, под Принстоном. Думает: заживут они С Наташей его единственной. Пьет и яснее ясного Видит свою малышку он. Так и бросает в пляс его У монитора с мышкою. Ей бы куда-нибудь бежать, В степь иль морозы жгучие. Подружка, вон, пишет из-за рубежа, Что там и рожать сподручнее. А это ей – то, что надобно. Хоть немец, хоть финн, хоть тёзка. …Он снова запьет. И надолго, Наташу забыв из Омска. Так будет допито дочиста С завидною трагикомичностью Тотальное одиночество В сети виртуальных личностей. © Валерия КореннаяЗапах печенья
Ушла из-под крыльев опеки родительской, Да нет, улетела. Тебя не поймать, Лишь запах печенья из старой кондитерской, Что в доме напротив - Советская, 5 - Всплывает из детства коврижкой овсяною, И тянутся руки, сластит на губах. Вдали золотится полоска песчаная, А жизнь, как тарзанка, зажата в руках. Ларёк открывается тётенькой засветло, В нем - кружка пивная и с водкой стакан, И дяденька хмурый, опухший и заспанный, Считает копейки, ругая карман. Ларёк из пивного вдруг стал прохладительным, В нем грустная тётя торгует водой. Взрослеют подростки, стареют родители, Но ты будешь вечною и молодой. Был запах сирени, бульвары цветущие, Мальчишки: кто первым - на велосипед? Все были равны, все мы - многоимущие, Имущество наше - закат да рассвет. Поешь под гитару, расставшись с игрушками, И мальчики падают прямо к ногам, А самый отважный, с большими веснушками, "Тебя, - говорит, - никому не отдам". Смеешься в ответ: "Подрасти хоть немножечко, А лет через десять посмотрим еще". Но лет через пять молчаливый Сережечка Тебя от дождя прикрывает плащом, Берет тебя за руку. Прикосновение Едва ощутимо, а сердце, как мяч, То прыгает вниз, то вдруг через мгновение, Из этого сердца доносится плач. Но ты не заплачешь, ты самая сильная, Ты даже мальчишкам советы даёшь... Пятнадцать. Глаза твои синие-синие, Приталена блузка и, стелется клёш. Аккорды уверенней, строки рифмованы, Вот он - поцелуй. Ты горишь от стыда... Вчера ты - влюбленная, им очарована, Сегодня он молча исчез без следа. Строка стала жёсткой. Словами, как пулями, Стреляешь и целишься точно в мишень. Ты столько прошла январями, июлями, Что впору лапшу снять с горящих ушей. Гитара чехлится, загарчик - водительский, Не вспомнить, что было, и не рассказать. Лишь пахнет печеньем из старой кондитерской, Что в доме напротив - Советская, 5. © Валерия КореннаяПисьмо дочке
Моя ненаглядная дочка, Пишу для тебя эти строчки, В которых и счастье, и нежность, В которых любви безнадежность. Я – сильная слабая мама, Не та, что из телепрограммы, Прилизана тётей-гримёром, Студийным прикрыта декором, Не та, что за каждое слово Сражаться со всеми готова. Я – просто домашняя мама, Не то, что шикарная дама. В халате на голое тело. Ты знаешь, я осиротела. Живу, словно под фонограмму. Бывают сиротами мамы, Когда закрывают дверь дети. И тут же на целой планете Навек замолкают все звуки. И ищешь ты дочкины руки, Но руки ее не находишь. Ты тоже от мамы уходишь. Я тоже была мамы дочкой И каждую ночь по кусочку Себя отрывала от мамы, Довольно упрямой мадамы. Я тоже бывала жестокой, Обидчивой, словно с востока. Была даже зимнею стужей. На веках – с размазанной тушью. Молчала. Скрывала. Скрывалась. Врала и, как ты, улыбалась, Совсем становясь безразличной, Упрямой и очень циничной, И так же, как ты, справедливой, А через минуту – пугливой. Я ставила жирные точки. Я тоже ведь мамина дочка. А ты тоже дочкина мама. Меж нами – глубокая яма, Которая доверху – снегом. Ее мы назвали ночлегом И стали с тобой виртуальны, Скрываясь за стенами спальни. Родные-чужие, и всё же, Смотри, как мы сильно похожи. Ты любишь, как я, гоголь-моголь, Ты тоже сутула немного, Без шапки зимой выбегаешь, И кажется, будто всё знаешь. Бываешь, как ёжик, колючей, И кажется: нет тебя лучше. Конечно же, нет, это правда. Украсят и Гуччи, и Прада, И даже сверкающий Лексус Заменит простые рефлексы. И всё же, есть что-то важнее. Когда-то ты станешь взрослее И скажешь своей мини-дочке: Смотри, это мамины строчки, Вы с нею ужасно похожи Не только глазами и кожей, Но так же любовью и силой, И жизнью, что мне подарила. Ещё – на прощанье – два слова: Будь счастлива, дочь, и здорова. И знай: за окном лед растает. Ведь мама всегда согревает. Надень потеплее пижаму. Твоя виртуальная мама. © Валерия КореннаяПёс
Ныряя в снег, срываясь с поводка, С восторгом бегает собака. Хозяйская надежная рука Отводит пса от мусорного бака. А псу - без разницы. Ему всё в кайф. Он здесь живет - на "улице Удачи". Он знает, что печальный мальчик Кай Досмотрит о животных передачу И выйдет - с ним играть в снежки, Он будет гладить пса, и что-то скажет, А пес оставит на снегу стежки От лап как завершение пейзажа. Потом обнюхает подошвы старика - Ох, что-то он сегодня не в настрое, Бутылка водки из соседнего ларька - Вчера их со старухой было двое. Он как-то одряхлел всего за ночь, Да и на пса глядит как на чужого. И пес захочет старику помочь - С помойки принесет стакан грошовый И сядет рядом - будет вспоминать Со стариком тогдашнюю невесту. Мальчишку Кая позовет к обеду мать, Хозяин крикнет псу: "Иди на место". Пес осторожно, тихо отойдет От старика, чуть извиняясь, боком. Снег будет наметать на тонкий лёд То с севера, то с северо-востока. Накроет ночь вмиг опустевший двор, И вмёрзнет в лед стакан грошовый. Пес всё скулит из-за закрытых штор И видит старика, совсем чужого. Который месяц холода собачьи, Который день декабрьский наркоз, Но каждый день на "улице Удачи" Хозяина выгуливает пес. © Валерия КореннаяЗастелила поле васильками
Застелила поле васильками, Привела в порядок берега. Я бы многое сказать хотела маме, Я бы папу, словно птицу, берегла. Я бы разучила с папой ноты, Сохранила письма от него, Наснимала сотни тысяч фоток, Где мы рядом, больше – никого. Сотни тысяч фотографий – с мамой, Где ее улыбка и глаза, Я бы отправляла телеграммы - Пусть несут их к дому паруса. Я с плеча бы больше не рубила, Не сожгла бы детскую тетрадь, Я бы и мосты восстановила, Это, всё же, лучше, чем сжигать. Я бы приготовила шпаргалку С миллионом самых добрых слов, Чтоб на всех хватило – мне не жалко, Пусть летают в каждом из дворов. Не судила бы и не молчала Там, где слабого неслабый бил. Я бы никогда не огорчала Тех, кто верил мне и кто любил. Терпеливою была б со стариками, Не сражалась бы за правоту, Я бы поле застелила васильками, Если б знала, что туда и упаду. Я бы с небом говорила каждый вечер Тихо-тихо или хохоча, Я бы звезды трогала за плечи И летала с ними по ночам. Застелила поле васильками, Из костра достала детскую тетрадь. Мне б успеть сказать о многом маме И успеть бы дочери сказать. © Валерия КореннаяЯ в чем-то виновата?
Я в чем-то виновата? Только в чем? Ты это никогда не объяснила. Я что-то страшное, наверно, натворила, Не став твоей опорой и плечом. Я в чем-то виновата, словно враг? Мне кажется: я из того же теста. А ты себе не находила места Лишь от того, что я живу не так. Прошло лет двадцать. Я давно не та, Я стала мамой, вырастила дочку, Могу слова связать единой строчкой, Пою, не пью, любима и сыта. Я прошлое ничье не ворошу, С улыбкою встречаю новый день, Не обижаюсь и люблю людей, В конце концов, я пользу приношу. Так, в чем же состоит моя вина? Неужто в том, что я совсем другая? Что жизнь свою по-своему слагаю? Что счастлива, любимому верна? Не стала сволочью, не завралась, Пусть не бегу на баррикады, но не трушу. Я лишь в свою заглядываю душу, И жизнь моя хоть в чем-то удалась. Я научилась и тебя любить любой, Во мне нет раздражения ни грамма. Так, в чем моя вина, скажи мне, мама? Так в чем я виновата пред тобой? © Валерия КореннаяДом там, где душа
День и допит, и выветрен До стертого карандаша. Перед глазами – вывеска: «Дом там, где душа». Чем бы любовь ни мерить Или ни бить, всё круша, Очень уж хочется верить: Дом там, где душа. Даже, когда разменяна Эта любовь до гроша, Выпитая изменами, Дом, всё равно, где душа. Если меняли страны С довеском из багажа. Это совсем не странно: Дом там, где душа. Можно измерить славою И высотой этажа, Сильная может стать слабою, Если не дома душа. Главное, чтобы время Было решить, не спеша, Между любимыми, теми, В доме, том, где душа. Я бережно, легкой птицею, Любовь подхвачу, не дыша, А надо – стану орлицею В доме, том, где душа. Всё то, что живо, исправное, Включая следы от ножа, Если есть самое главное: Дом, в котором душа. © Валерия КореннаяПо улице шёл снег
По улице шёл снег, И мёрзнул человек. И так из года в год. И так из века в век. Шёл снег по мостовой. Я - по мосту - с тобой. И справа от меня Мог быть тогда любой. Шёл снег над головой, Мы шли к тебе домой, И всё что мы могли - Молчать наперебой. Снег бил по проводам, Снег бил по городам, Ты мне хотел сказать: "Тебя я не отдам". Снег нас сопровождал, Снег ничего не ждал, И он ещё не знал, Что ты меня отдал. Снег залетал в глаза, Белел, как паруса, Всё вымерло тогда На целых полчаса. Остановился снег. Растаял человек. И так из года в год. И так из века в век. © Валерия КореннаяМеня пригласил на свидание дождь
Меня пригласил на свидание дождь, пока не закончилось лето. "В шестнадцать ноль-ноль буду ждать. Не придешь - сама пожалеешь об этом". Надетые туфельки из васильков, а из одуванчиков - платье, счастливая очень, под стук каблучков к дождю торопилась в объятья. В шестнадцать ноль-ноль пунктуально пришел с оранжевым солнцем на пару. Сказал: "Ты красива, с тобой хорошо", пел песни свои под гитару. Я зонтик раскрыла (шёл облачный фронт), дождь обнял, шепнул: "Что с тобою? Не бойся промокнуть. Зачем тебе зонт? Тебя от себя я укрою". В семнадцать ноль-ноль ливанул из ведра, ушел, хлопнув дверью калитки. Проплакала вечер и ночь, до утра, и вымокло платье до нитки. Потом приглашал на свидание снег, я белую шубку надела, был ужин - весь в белом и белый ночлег, озябшее белое тело. Я помнила дождь, я взяла теплый плед, прижалась спиной к батарее, а снег засмеялся: "Мне тысячи лет, тебя я собою согрею". Проснулась. Растаял бесследно, как сон, как будто и не был на свете. И тут появился решительно он - попутный порывистый ветер. Я помнила дождь и растаявший снег, смущалась, мне было неловко, но ветер сказал: "Что ж я, не человек?", - на мне разрывая ветровку. Очнулась наутро, был временный штиль, он гладил мне волосы нежно. Сгорая, дымился бумажный фитиль, я плавала в море безбрежном. Мне крылья свои обещало отдать пушистое облако-птица. "Не бойся, я буду тебя охранять", - сказало, блеснув на реснице. Я помнила дождь, шквальный ветер и снег, туман и замёрзшие лужи. Потом листопад поселился "навек", но он оказался не нужен. Пьянея, бродили по скверам ночным, он скинул наряд в ритме вальса, я вырвалась и улетела, как дым, когда он сказал: "Раздевайся". Теперь я другая, мой выброшен зонт, босая, бегу я по лужам, не кутаюсь в плед в самый зимний сезон... Но стынет сегодняшний ужин, ветровка валяется на чердаке, нет ветра при лётной погоде. А облако... Облако - снег на руке, растает и снова приходит. © Валерия КореннаяЯ стояла под проливным
Я стояла под проливным И ждала тебя на остановке Перед первым своим выпускным. Я купила тогда обновки. Я стояла, а стрелок бег Отражался в асфальта лужах. Дверь открылась. И человек Вдруг сказал: "Я Вам очень нужен". Я сидела в его авто, Мы смеялись какой-то шутке. Дождь сочился сквозь решето. Незаметно промчались сутки. Исписала с тех пор тетрадь И сносила давно обновки... Вряд ли ты пожелаешь знать, Что стряслось там, на остановке. © Валерия КореннаяЯнварь - март
Пробил январь. Снег заплутал в пути. Он вышел на проезжую дорогу И, словно дворник, стал себя мести И наметать уютную берлогу, Чтоб скрыться в ее недрах до весны, И часть себя - нетронутой оставить. Снег лучше, чем воронка от войны, Хотя бы тем, что он умеет таять. И как ему не холодно в зиме? Нормальный месяц - греется на юге. А здесь снежинки в тонкой бахроме Танцуют зимний вальс в январской вьюге. Вдруг выскользнул из фокусника рук Февраль, нагрянув снежною лавиной. Весь в белом, этот опытный хирург Перетянул мороза пуповину. Родившаяся плакала весна, Перебудив всех лебедей в округе. И с первым вдохом скрылась белизна Снегов, и отступили холода в испуге. Им хочется реванш за сданное в ломбард. За февралем, переминаясь на пороге, Стоит с протянутым ростком плаксивый март, Как нищий на обочине дороги. © Валерия КореннаяГроза
С утра накрапывал, а к вечеру полил, Без всякого стесненья, канонадой, Стекая с крыш осенним водопадом, Размазывая радугу чернил. Закрыл собой и звезды, и луну, И превратил себя в сплошные реки. Где он нашел в небесной фонотеке Те звуки, что похожи на войну? Тогда смотрела в звёзды, как в глаза, Всё та же мама, только детским взглядом. Не веря, что грохочет канонада... Всё думала, что близится гроза. © Валерия КореннаяЛето
Лету бывает до боли обидно - Быть уходящим, недальновидным, Только оденется в бальное август, Сразу пейзаж поменялся и адрес. В этой летящей, последней неделе Всё, что не сказано, всё, что хотели, Договорят в покачнувшемся лете, Сидя в обнимку, вдвоем, на рассвете. Будут за чайками бегать с волною И на качелях кататься с луною, К бархату в небе приклеивать звёзды, След от кометы стирать длиннохвостой. Лету бывает обидно до боли В этой последней, недельной гастроли - Так и не снять ярко-желтое платье, Так и не броситься к морю в объятья. Падают звёзд золотые кулоны, Лето смиренно идет на поклоны И улыбается грустно партеру. "Значит, придется закончить карьеру". ... Душно в гримерке, завяли букеты, Грим слишком яркий для позднего лета, В зеркале - август, до осени - близко, Что там, в программке, что там, по списку? Вот оно что - остаётся неделя. Завтра - вставать из нагретой постели, Сделать улыбку и выйти на сцену. Лето стареет, и падают цены. Всё же, слегка поломавшись, как дама, Тихо заплачет и скажет упрямо: "Ах, я не знало, я не хотело" ... И сентябрю распахнет свое тело. © Валерия КореннаяЯ - власть
Я - власть. Мой век - непрочные весы. Я подлежу тотальной ликвидации. Меня готовы растерзать, как псы, Те, кто вчера устраивал овации. Я - власть. Мои придворные - в толпе. Толпа сама наверх меня поставила. Теперь грозит распятьем на столбе По незаконным, но знакомым, правилам. Я знаю, как с дубинкою в руках Дробить массовку праздную на части. Я посмотрю на твой животный страх, Когда ты станешь всемогущей властью. Я - власть. Я ухватилась за стропу От трусости. Пусть будет проще тем, Кто предвкушает, как подвесят за стопу, Меня на главной, разъяренной площади. Да, я боюсь, но это, как запой: То упоение собой, то равнодушие. И всё - из страха быть зарезанным толпой Или убитым из отцовского оружия. И вот, ты - власть, а я признала крах, Тебе принадлежат замки амбарные.... .... Ты не забыл про тот животный страх, Что был со мною у столба фонарного? © Валерия КореннаяФейсбук
Фейсбук - одна большая кухня. Болтать на этой кухне - честь. То слушают тебя в пол-уха, То вдруг чужих ушей не счесть. Рекою льется цепь событий, Из друга вырастает враг. Он вылезает из укрытий И разрушает дом и брак. Тебя "залайкают" чужие, Увидев фото в неглиже. Те, что с тобой всю жизнь дружили, Бросают вниз на вираже. Под своды кухонного круга - Из прошлого уж не собрать. Всё проще: где находишь друга, Там друга можешь потерять. Чтобы проверить силу боли - Нет лучше места, чем Фейсбук. Но только с кем же съесть пуд соли И как познать, кто верный друг? © Валерия КореннаяЕсли это зовется эпохою
Все, что было, уже не забудется: Две программы - вселенная малая. Мы спокойно ходили по улицам, Пели вместе с единственной - Аллою. Мы еще не забыли про валенки И тональность аккордов битловских. Нынче сцену заполнили ваенги Вместе с клонами дробыш-рудковских. По ночам, чтоб соседи не вызвали, Под катушечный - пели Высоцкого. Ныне можно толпиться за визами И читать разрешенного Бродского. Вымирала Москва с каждой серией В те мгновенья весны, непохожие. А сейчас самозванка Валерия Заполняет экраны с Пригожиным. Непонятно - трусы или треники, Под фанеру - букеты охапками. А по сцене метет, словно веником, Юбка в пол - русской бабушки Бабкиной. Напомадятся в тесной гримёрочке Скоморохи всесильного Путина, Выйдут - гимны споют в гимнастёрочке, Следом - в порно-параде - Распутина. А за нею - "виагры" с "рефлексами". Строки песни, как будто, обглоданы. Наркотический транс вместе с лепсами Унесет к нереальному Лондону. Не уехавшим - крест, как знамение На груди с незастегнутым воротом. И пускает слезу поколение. Не захочешь, а вспомнишь про Воланда. Имена, словно клички, короткие, Длинноногость - путевка на подиум. Из партера - икрою и водкою - Состоянье души пьяной Родины. И летит над стенами кремлевскими Ода в честь дорогого мужчины. Подпевает губами рублёвскими Та, что хочет такого же сына. Ткани минимум - тело свободное, Как сговорчивы спонсоры полночью. И наказаны, в прошлом, народные Пустотой, "одиночеством-сволочью". Две бляндинки, платформа высокая. Разве были стихи здесь обещаны?... Если это зовется эпохою, Я хочу возвращенья той женщины, Что поет, а не хрипом изломана Под гламурным лицом и одеждами.... ... На старинных часах стрелки сломаны, И паромщик - с пустыми надеждами. © Валерия КореннаяМожно влюбиться в двадцать
Борису Немцову
Можно влюбиться в двадцать И не уметь любить. Можно не приземляться, А можно и не парить. Можно ввязаться в драку, После - "прости" сказать. Можно жалеть собаку И ненавидеть мать. Можно считаться другом И забывать друзей. Строить свою лачугу И разрушать Колизей. Можно не знать о Кафке И знать, что такое честь. Можно убить за бабки, А можно отдать, что есть. Можно влюбиться в сорок, Круто сменить маршрут. Можно забыть про ссору И не раскрыть парашют. Можно любить корриду, Женщину не любя. Можно простить обиду И не простить себя. Можно создать нетленку, Можно начать с ноля. А можно поставить к стенке Прямо у стен Кремля. И не промчалась мимо, Свой продолжая бег. Значит, неумолима Пуля длиною в век. Память затянет тиной Годы и вояжи. Но так и стоит картина, Где шлангом смывают жизнь. © Валерия КореннаяКилометром ниже
Где-то там, в облаках, от щедрот раздавали медали, Самый главный апостол в кресло впечатал тело. А внизу, километром ниже - то ли стреляли, То ли девочка песню в заснеженном поле свистела. И верховный сказал, награждая того, кто умный: "Молодец, что раздвинул эфирные горизонты". А внизу, километром ниже - танк полз бесшумно. Двадцать первый век, в телевизоре - "Всё для фронта". Патриотам-апостолам с чувством вручали цацки, И лоснились от гордости лбы, и краснели затылки. Километром ниже - жевали паёк солдатский, Кока-Колою запивая из пластиковой бутылки. Наверху обсуждали ставки, рубли и цены - Сколько стоит нынче вывести из запоя. Километром ниже палили в своих прицельно, На одном языке - страшнее на поле боя. Затоптали небо апостолы каблуками. Лица те же, что раньше, но губы пышней и караты. Километром ниже заклятыми стали врагами, Кто рыдал на плече друг у друга тогда, в сорок пятом. Наверху стреляли глазами, крича в микрофоны, И сверкали кресты апостолов на банкете. Километром ниже стреляли затворы Айфонов, И спеша, целовали крестик вчерашние дети. Статуэтку вручили - слеза на щеке заблестела, И любовь - напоказ, и куплет о любви - на потребу. Километром ниже - прикладом - удар по телу, И глаза что-то просят у синей лазури неба. С высоты облаков - презирая, глядят на челядь, Быть с толпой наравне - не апостолов это работа. Километром ниже - мать не может поверить, Что вчера улыбался ей сын не только с фото. Наверху допивали вино, и близка развязка, Завершался элитный вечер "Гала-апостол". А внизу, километром ниже - слетала каска, И медаль вмерзала в снежный ковёр блокпоста. © Валерия КореннаяНе так давно
Не так давно бумажный плыл кораблик, И жизнь, казалось, будет без конца. Героем был советский мальчик Павлик, Стучавший на соседей и отца. Поэмы, памятники, улицы - эпоха. Герою - слава! Это ль не пример? Таким, как он, жилось тогда неплохо, И был в почете Павлик-пионер. А нынче восемьдесят шесть процентов, От южных до арктических широт, От слесарей до ВУЗовских доцентов - С восторгом именуются "народ". Но нет народа, есть толпа и стадо, А где толпа, там должен быть конвой. Толпа в восторге: "Наш вожак - что надо! Он лучше всех руководит страной". Лавиною с экрана - пропаганда, Такое ж точно - и в другой стране, Но в этой - и тюремная баланда Съедобною считается вполне. У школы - стайки девочек брюхатых, Не знающих ни книжек, ни кино, А та прослойка, из семидесятых, Размазана и съедена давно. Увенчанные славой - на поклоны Бегут, как раньше, к батюшке-царю. "Нам вражеские не нужны хамоны", - Поддакивают пресс-секретарю. Журит своих приземистый наставник, Букет певичек ароматно-свеж. Артист использованный, как Морозов Павлик, Лечиться уезжает за рубеж... Хозяин выйдет к своему народу Кость кинет с барского, парадного крыльца, Нераспечатанную вытащит колоду... И новый Павлик стукнет на отца. © Валерия КореннаяВ этой стране
В этой стране, где к приезду важных гостей красят фасады, А экранный патриотизм - сильнее наркотических приходов, Где за убийство не сажают, а вручают награды, И в бинокль из Кремля взирают на расстрел просто, как на капризы погоды, Где убийцы делают круг почёта у стен Кремля, Козыряя хозяину фарами, как и было обещано, А его душит свобода, будто мертвая петля, И ему не пройтись по мосту над рекою с любимою женщиной. Да он и не может себе эту любовь позволить, Ежечасно страшась отравления или ареста. В этой стране убить - даже проще, чем уволить, Здесь каждый метр земли - лобное место. Кто же создатель этого чудовищного сценария? Кто сочинил для него эти шекспировские строки? Хозяина благословляют обитатели семинарий. Ему бы успеть уложиться в сжатые жизнью сроки. Но ему не идти по городу - ни Тверской, ни Невским, Где на каждом углу его может узнать и убить любой, Да и женщине, которая рядом, и поделиться-то не с кем, А сам он, наверно, боится остаться даже наедине с собой. Невыносимо знать, что за пределами твоего царства - Краснокирпичной глухой брони заборов - Кому-то, чтобы уснуть, не надо глотать лекарство, Он просто свободен и от тебя, и от твоего позора. Ты, конечно, уверен: никак, никогда и никто Не сможет переиграть тебя в этом турнире С участием странной девушки в белом пальто На дождливом мосту - в день убийства в прямом эфире. Ты как-будто от власти своей одурел, Ты забыл, что есть те, кто без страха встречает восходы... Но пока из Кремля в бинокль можно взирать на расстрел, В этой стране не будет свободы. © Валерия КореннаяУж полночь пройдена
Уж полночь пройдена, Горит фонарь. На запад - родина, На юг - январь. Там - гололедица, Здесь - гололёд, Большой медведицей Туман плывет. На север - холодно, И лес глухой. Зима - без повода. Восток - чужой. Сугробом - облако, Спит календарь, И тянет волоком Зима - январь. Проснусь в апреле я, Когда светло, И по артериям Взлетит тепло. Грачи - триолями - Районный хор. Между гастролями Спит дирижер. Мне снился майский день Январской полночью, Ногой прижата тень - Как крик о помощи... ... Ворона каркнула, Пробил рассвет. Уж птичка какнула, А денег нет. © Валерия КореннаяВот так уходит осень
Вот так уходит осень, в никуда, На цыпочках, чтоб зиму не тревожить, Вот так и я меняю города И становлюсь невидимою тоже. Вот так приходит белая метель, Как будто никого уже не будет. Вот так разоблачённая постель Того, кто с ней когда-то был, забудет. Вот так весна распахивает взор, Потягиваясь после сонной ночи, Вот так и я, прервавши разговор, Всю оболочку разрываю в клочья И становлюсь по-летнему свежа, Что может быть такой любви дороже? Вот так и я уйду, едва дыша, На цыпочках, чтоб лето не тревожить. © Валерия КореннаяВесь мир
Погода бездарная, кот удирает к соседям, За стенкой включают хард-рок и посуда трясется, Ты снова твердишь, что зимой никуда не поедем. Погода бездарная, с полным отсутствием солнца. Ты снова не в духе, мне боязно в это внедряться, В себя замыкаешь разряды и тонкие нити, А мне не хватает разрядки и бурных оваций, А так же полуденной дымки и солнца в зените. Похоже, что жизнь обретает свои очертанья, Погода бездарна, но, впрочем, она не помеха, Сумею придумать и этой погоде названье, Вы оба не в духе, и мне не до шуток и смеха. Молчать неуютно, слова не вмещаются в мысли, И дело не том, что погода бездарна, соседи в отчаянии. Над нами не тучи, а годы свинцово нависли, Посуду трясет не хард-рок за стеной, а молчание. Уж лучше б не рядом, а клавишами с перепиской, Сквозь сеть виртуальную, следуя призраком моды, Подумав подольше, состряпать приятное близким, Когда ни соседей за стенкой, ни серой погоды. Но нет, ты под боком, уже не твердишь и не смотришь, И даже лицом ты не здесь, невзирая на ужин, Ты буднично так ударяешь, безмолвно, наотмашь По клавиатуре, по мне и тому, что не нужно. Ночами не спится. И здесь не погода виною, И даже совсем не любовь, что заполнила мысли, И вовсе не то, что соседи шумят за стеною, Весь мир для любви - это тучи, что плотно нависли. Назавтра, когда распогодится, станешь добрее, Соседи с хард-роком за стенкой и я не достану. И черт с ним, с котом, пусть гуляет себе и жиреет, Как, впрочем, и ты, не сходящий с ума и с дивана. Я выйду на улицу, пусть и погода бездарна, Зато у меня на душе - середина июня. В соседнем киоске - обложка с журналом бульварным - Блестит, словно утренним зовом - с конфорки - глазунья. А что, если взять, укатить с незнакомым мужчиной За тысячу верст, где не ходит нога человека? Забыть о тебе, о соседях и прочих причинах, О том, что зовется сегодня издержками века. Не зная по имени, с кем целовалась под небом, Нырнуть в глубину океана, в восторге от счастья, Вино из бутылки - с закуской - горбушкою хлеба, И пусть телефон разорвется на мелкие части. И пусть в это время ты где-то ворчишь о погоде, И кот удирает из дома, презрительно фыркнув. Соседи - в хард-роке, в нирване, в любви и свободе. Весь мир для погоды - лишь солнце сквозь тонкую дырку. В заштопанном небе рассеются черные тучи, Ты всё отстучишь и отправишь последнюю почту. Погода, соседи и кот стали тише и лучше, И лишь между нами всё зыбко и очень непрочно. И всё, что тебе остаётся - придумывать будни. Погода бездарна. И в праздники нету просвета. По клавишам бить и дышать, как потерянный путник, Курить, наслаждаясь двадцатой за день сигаретой. Ты снова не в духе, и гренки невкусно остыли. С тобою давно мы словами не вяжем узоры. Я даже не помню, когда мы счастливыми были. Весь мир для тебя - это путь от двери до забора. Лет десять уже мы играем с тобою в молчанку. Я ради прикола в прозрачность войду пеньюара, Но ты не заметишь ни стройности ног, ни осанку, Весь мир для соседей - за стенкой молчащая пара. Отправлю любовное, щелкнув, спеша, эсэмэской, Я помню, как было: влюбленным ночами не спится. На небе июньском звезда раскалилась до блеска. Весь мир для нее - это крыльями бьющая птица. Мне боязно даже тебя потерять в одночасье, В конце-то концов, ты хоть что-то когда-то потребуй. Ты помнишь, как мало и много нам надо для счастья? Весь мир для меня - от забора до синего неба. Но я излечусь, невзирая на градус погоды, Открою все ставни и дождь нарисую на море. Пусть кот удирает к хард-року сквозь стены и годы. Весь мир для него - это дырка в соседском заборе. © Валерия КореннаяЗа окнами
За окнами, кажется, вторник, Мы с прошлой субботы не ели. Слышно, как снег метет дворник, И в воздухе пахнет метелью. За окнами, кажется, осень, И месяц - до первого снега. Но дворника вдох так несносен, Что он, не сбиваясь со следа, Ныряет из осени в зиму, Оттуда, снял шапку, и - в марте. А мы с тобой, словно незримы На дворника вымокшей карте. Мы - вне, мы закрытая сфера, В которой тела нераздельны. А то, что вокруг было серым, Раскрашено здесь акварельным. Ноябрь повиснул под небом. Сезон поменялся за сутки. Под окнами слышен хруст снега, И дворник метет в промежутке, Сквозь годы - свои и наши, Сквозь целые судьбы и вехи, Разводы, рождения, кражи, Оставленные в прошлом веке. За окнами - пятые сутки, И комнаты ось закружилась. А дворник метет в промежутке, В котором вся жизнь уложилась. © Валерия КореннаяДвери отворю
Двери отворю в восемь, Кофе заварю крепкий, Выброшу часы в осень. Стынут на столе гренки. Я ждала тебя вечность, Подожду еще малость. Это наш с тобой вечер. Всё, что не сбылось, осталось. Хочешь, я налью кофе? Хочешь, я курить брошу? Время убирать копья, Ни к чему они больше. Видишь, мы с тобой рядом, Светит нам в окно месяц. Значит, нам с тобой надо В этой жизни быть вместе. Впрочем, и в другой - тоже, Даже, поменяв город. Знаешь, я борюсь с дрожью, Это без тебя - холод. Хочешь, я налью кофе? Хочешь, я курить брошу? Время убирать копья, Ни к чему они больше. Хочешь, приходи в восемь. Впрочем, жду тебя раньше. Выброшу часы в осень, Может быть, еще дальше. Цвет твоей любви - медовый. Кофе заварю крепкий. Двери распахну в дом мой, Стынут на столе гренки. Хочешь, я налью кофе? Хочешь, я курить брошу? Время убирать копья, Ни к чему они больше. © Валерия КореннаяОткуда ты знаешь?
- Откуда ты знаешь, что нам расставаться пора? - Ты это сказала вчера. - Откуда ты знаешь, что я не любила тебя? - Ты это сказала, любя. - Откуда ты знаешь, что больше не надо любви? - А разве не ты говорила: "Живи"? - Откуда ты знаешь, что я отпустила легко? - А разве не ты помахала рукой? Мы долго еще говорили, пока не настала зима, И снег заплетался узором, ложась на дома. Скрипела открытая дверь и скулил серый пес, К коленям твоим уходящим прижав теплый нос. - Откуда ты знаешь, что это - последний привал? - А разве не ты мне об этом сказал? - Откуда ты знаешь, что мне можно верить всегда? - А разве не ты был со мной, когда рядом - беда? - Откуда ты знаешь, что завтра не встречусь с другой? - А разве не ты стал моею судьбой? - Откуда ты знаешь, что буду всегда тебе мил? - А разве ты так же кого-то когда-то любил? Мы долго еще говорили, пока не настала зима, И снег заплетался узором, ложась на дома. Скрипела открытая дверь и скулил серый пес, К коленям твоим уходящим прижав теплый нос. © Валерия КореннаяЯ забыл у тебя сердце
Нам с тобою никак не верится, Что сомкнулись два полукруга. В декабре, да в ночной метелице Мы с тобою нашли друг друга. Ты ушел далеко за полночь, На асфальте снег подмерзал. Дул холодный с северо-запада. Ты потом в телефоне сказал: Я не знал, что любовь поселится, Да и ты ее не хотела. Я забыл у тебя сердце, Я унес от тебя тело. - Если хочешь забрать, пожалуйста, - Я сказала. А ты - в ответ: - Ни за что не возьму, не жалуйся, Я искал тебя сотню лет. Я проверил все входы-выходы, Пролетел миллионы звезд, Мы застыли с тобою на выдохе Там, где в небо уходит мост. Я не знал, что любовь поселится, Да и ты ее не хотела. Я забыл у тебя сердце, Я унес от тебя тело. Я искала тебя зимою И в палящем густом дыму. Если сердце твое со мною, Значит, тело придет к нему. Я искала твою галактику, Млечный путь тогда подмерзал, Словно след светло-серого ластика. Ты потом в телефоне сказал: Я не знал, что любовь поселится, Да и ты ее не хотела. Я забыл у тебя сердце, Значит, скоро придет тело. © Валерия КореннаяЕдинственный
Единственное, что делаю я день ото дня: Читаю письма от тебя Или отвечаю на них, Или перечитываю в сотый раз и учу, как стих. Единственное, о чем думаю я день ото дня: О том, чтоб в зиме ты не растворился в конце декабря, Обоями "Windows" зависнув Между экраном, где ты так реален И горлом моим, застывшим в трех метрах от спален. Единственное, когда дышу я день ото дня: Вдыхаю тебя и дышу я тобою, И вроде, достать не могу я рукою, Но дышится мне хорошо, Если я рядом с тобою. Единственный, с кем говорю я день ото дня: Это с тобой в телефоне или когда расстаемся, Ты в голове у меня, со мной в диалоге, Как будто стоишь на пороге. Единственное, что чувствую я день ото дня: Как руки твои охраняют меня. Они меня держат так крепко И вовсе при этом не держат. Ни тени упрека, ни капли укора, Как будто с твоими руками вступила я в сговор. Единственное, я знаю, есть что-то сильнее Любой, самой сильной любви. Она отступает, когда ты вплетаешься в рифму. Мой самый, мой самый единственный, нету тебя нежнее. Стихи, что уже не мои, этой любви сильнее. И еще раз, для тебя: Мой самый, мой самый единственный, нету тебя нежнее. Стихи, что уже твои, этой любви сильнее. © Валерия КореннаяЕсли так надо
Если ты в воду, я - вслед, Надо - задую огонь. Я подарю тебе свет, Если уйдешь ты к другой. Если захочешь, спроси, Если ответишь - пойму, Да отпусти ты такси, Если решишься - приму. Если так надо - кричи, Чтобы ушла я с пути. Если изменишь - молчи, Если разлюбишь - уйди. Если другой на пути Встретится мне как-нибудь. Ты, если сможешь, прости, Если не сможешь - забудь. Между тобою и мной Нету различий почти. Если ты за, я с тобой, Если ты против - лети. Если согнешься от нош, Я предоставлю плечо. Ты это после поймешь, Если не поздно еще. Ты никогда мне не лжешь, Ты далеко - не уснуть. Знаю, что точно спасешь, Если я буду тонуть. Если сразит меня боль, Дай мне команду: "Реви". Ведь между мной и тобой Больше, чем в жизни любви. © Валерия КореннаяЕсли ты думаешь
Если ты думаешь: я тебя выжгла Из сердца, души, из клеточек тела, Ты ошибаешься, просто я вышла Вышла на время. Я так хотела Видеть тебя, держаться за руки И обжигаться глазами, как небом, Просто ловить твои стереозвуки, Те, что засыпаны мартовским снегом. Если ты думаешь, что я забыла, Как рвется из тела сердечная мышца, Ты ошибаешься. Это ведь было Там же, где небо на землю ложится, В тех простынях, что запутались в пальцах, В тех же домах, где за стенкой - соседи, Громкоголосые два португальца Цвета начищенной, глянцевой меди. Мне улыбаются утром в подъезде, Словно у нас что-то общее в генах. Даже, когда я в далеком отъезде, Я - под прицелом - лучами рентгена. Если ты думаешь: не возвращаюсь, Значит, забыла. Нет, это тайм-аут, Просто я так от тебя защищаюсь, Больно, когда отправляют в нокаут. Я так хотела любви продолжения, Что испугалась ее окончания, В зеркале - наши с тобой отражения И в голове - междометий звучание. Я так хотела держать тебя за руку И просыпаться с тобой в светлой комнате, Прикосновеньем будить тебя к завтраку, И утопать в глаз твоих омуте. Не пропадай и не верь, если скажут, Что я не делаю то, что обещано. Так ведь бывает, что чья-то пропажа - Это находка единственной женщины. © Валерия КореннаяШоколад
Запастись на неделю фруктами с шоколадом, Вырвать с корнем компьютерно-телефонный провод, Написать стихи не ручкой - губной помадой На стекле, за которым ночь - для хандры не повод. В этом зеркале в ванной, с которым встречаешь осень, Ты вполне еще ничего, хоть давно не тридцать, Ты одежды можешь у самого входа сбросить, Ты давно не держишь в руке хрупкую синицу. Пусть летает в небе она с журавлями вместе, У тебя есть крылья и вход на любую сцену. Отличишь ты от правды - ложь, а любовь - от лести И не сделаешь, что не хочешь. Ты знаешь цену И себе, и чужим словам. Ты умеешь слушать, Ты сама выбираешь, какую любить работу. Ты не будешь влезать в чужую судьбу и душу, Ты загадочно улыбаясь, смотришь с фото. Ты умелым движеньем ресниц можешь стать гранд-дамой. Ты вполне допускаешь: мужчина бывает слабым, А сама не бываешь капризной, пустой, упрямой И спокойно уступишь всё дуракам и бабам. У тебя есть сын или дочь - это сильный козырь, Ты оценишь слово простое негромкой песни, У тебя не бывает психоза и токсикоза, Ты умеешь любить мужчину без всяких "если". Нет ни принцев, ни белых коней - ты про это знаешь, Ты на парус смотришь только, как на картину, И того, кто ушел, ты ни словом не проклинаешь, Говоришь "спасибо, что был и такой мужчина". Ты не ждешь короля, и, конечно, не ждешь валета, Пусть они остаются в сказке, принцессы - тоже, Ты не бьешь посуду, когда не найдешь ответа И уже не боишься ни лет, ни морщин на коже. Ты спокойно смотришь на свой, далеко "невозраст", Что не двадцать, не двадцать пять - даже очень рада. Ты давно поняла, что любить никогда не поздно, И любовь - в тебе, а не в том, кто проснулся рядом. Так что, можешь съесть тонны две шоколада, Поболтать о чем-то глупом с пустой подружкой И накрасить губы алой губной помадой, А потом впечатать лицо - привычно - в подушку. © Валерия Коренная